Сначала в глазок посмотрел надсмотрщик, потом отпер дверь камеры. В дверном проеме торчал один матрас, никого не было видно, потом показался глаз, потом всклоченная голова какого-то типа. Народ в камере прыснул от смеха, тем более, что новенький со своим матрасом никак не мог протиснуться ни вперед, ни назад.
«Вали в петушиный угол!» – ржали зеки в тюремной камере над 79-летним дедушкой. Но когда он снял парик, все встали на колени и начали просить прощения …
Надзирателю надоело на это смотреть, и он рявкнул:
— Ну ты! Хорош тут представление устраивать!
А новенький ничего и не устраивал, в самом деле он не мог вписаться в проем с неудобным старым матрасом. Тюремщик психанул и пинком отправил старика в камеру. Тот от неожиданности чуть не рухнул на пол, но матрас-то и помог удержаться на ногах. Дверь заперли, слышались шаги уходящего контролера. Наконец всё стихло. Тихо было и в камере. Десять человек внимательно рассматривали новичка.
— Здорово, мужики! – Приветливо обратился к ним Андрей Георгиевич.
— Здоровее видали! А мужики в поле пашут, папаша. Здесь почтенная публика, понимать надо.Перед новеньким выросли два здоровенных амбала.
— Старшие, наверно. Авторитеты. Вот с ними дружить надо. Узнать бы, как их звать-величать. Да и с местечком своим не мешало бы определиться, — подумал Андрей Георгиевич.
— Не подскажите ли мне, любезные, куда мне матрасик приложить, куда определите меня на постой, — обратился уже к ним.
— Это уж от тебя, милок, зависит. Глянуть надо, какой ты расцветки. Не голубок ли случайно? – неохотно пробубнил верзила.
— Да вы что! Какой голубок! Жену законную имею, — возмутился Георгич.
— Ладно, ладно. Не кипишуй. Садись, в ногах правды нет. Чайку вот испей с дорожки, бери кружку-то, — и указал на стол.
— Чудные дела, — подумал Андрей Григорьевич. – Что ж, надо принимать их порядки. С волками жить, по-волчьи выть.
Он не знал, куда пристроить матрас, поэтому попросил подержать его второго верзилу, пока он будет пить чай. Тот от наглости глаза вытаращил:
— Ты что, старый, берега попутал? Давай уже хлебай свой чай. Долго ли нам с тобой ковыряться? Дают чай – пей!
Новенький прислонил матрас к двери, взял в руки кружку и заметил, что на дне есть дырка, из которой тоненько струится чай.
— Пожадничали сидельцы чайку-то, — подумал он. – Да и заварочки пожалели.
Ну, наверное, так положено у них. Ладно, значит, так надо. Им виднее.
За всем внимательно следили два арестанта, остальные сокамерники тоже как-то не по-доброму наблюдали. Со здешними порядками пожилой человек не был знаком, поэтому и не обратил внимания на эти подозрительные взгляды.
— Приглядываются. Человек я новый. Мало ли что. А что дырка в кружке – ерунда, — размышлял он в уме. – Поди и нет лишней нормальной посудёнки.
Закрыл указательным пальцем руки дырку и отхлебнул чай.
— Вот и порядок. А говорил, что не голубок. Не голубок ты теперь, а петушок, дедуля. И место твое у параши, там, где твои гуртуются. Понял? – подвели итог здоровилы.
Откуда было знать старому человеку, про законы тюремной жизни, про распетушенных зашкваров, что приписали его к самому презренному клану неприкасаемых, кому и положена посудина с дырой. Западло и к вещам их прикасаться.
Так Андрей Георгиевич неожиданно для себя стал педиком. Но он успокаивал себя, что это просто трёп, что он не будет обращать на это внимание. Жить-то как-то надо. Но сердце все же зацепила обида.
Он закинул матрас на второй уровень, понятно, что шконка находилась рядом с парашей, но выбирать не приходилось. Он забрался на койку, отвернулся к стене и предался воспоминаниям. Как привольно жилось ему в своем лесу, как оберегал он зверье от браконьеров. Был он честным и порядочным лесником.
Не шел на сделки с совестью. Но все закончилось в один миг, когда не ждешь от жизни подлянки. В тот проклятый день, услышав вдалеке выстрелы, он бросился к медвежьей берлоге (стреляли там). Прибежав, опешил, когда увидел толстомордых уродов, которые весело делали селфи около туши застреленной медведицы. Охота в это время года была запрещена, звери спят.
Этим и воспользовались бандиты: обложили со всех сторон берлогу, криками разбудили зверя и выгнали вон. Шансов спастись от пуль у несчастного животного не было. Лесничий решил удержать нарушителей, но те пригрозили пристрелить и его. Ловким движением Георгич прихватил какую-то дубину и саданул ею по ружью самого наглого, а потом врезал и ему самому.
Нацелил свое ружье на остальных, позвонил в полицию. Сотрудники полиции прибыли быстро. Но браконьеры не унывали и грубо скалились на деда-лесника, пошептались о чем-то с полицейскими, и в итоге повязали не их, а честного защитника всего живого. Охотнички-то оказались шишками какими-то. Вот и вменили старику статьи за превышение полномочий, злоупотребление во всем, в чем можно, да и еще и собственные ружья ему приписали. Таким закон не писан. И влепила наша Фемида простому и честному человеку 5 лет.
Вот возьмут теперь в лесники молодого и покладистого, так уж так развернутся они в его любимом лесу. Беда! А что к гомосекам записали, так это ерунда. И в тюрьме люди живут. Как-нибудь перекантуется.
Те двое громил, что встречали его, успокоиться никак не могли: цепляли по каждому поводу, издевались. Но мудрый человек не реагировал на все это.
— Не буду замечать их, и успокоятся. Надоест им, — думал наивный старик.
Но не тут-то было. Те мерзавцы, что засадили его, и здесь его достали. Они решили совсем растоптать лесника, и зеки получили маляву, что надо дедка опустить. Начальник колонии за хорошее вознаграждение глаза на это закрыл. И пошло дело.
А Андрей Георгич вроде попривык, свыкся с тем, что случилось, мечтал об УДО, о грамотном и честном адвокате, который поможет. Но больше всего сердце согревали мысли о жене, самом дорогом человеке. Улыбаясь, вспомнил, как прикупила она ему паричок, чтобы гарцевал как молодчик. В нем и угодил он в тюрьму, потому что клей держал чужую шевелюру крепко и долго. Но все же он решил с ним расстаться и ночью с трудом отодрал его от головы.
Утром главный по камере по имени «философ», любивший щегольнуть заумными цитатками, увидел старичка без волос и замер от удивления. А Георгич в новом обличье пошел драить гальюн. «Философ» тут же дал команду:
— Эй вы, смените старика! Уж Вы извините нас великодушно за подобное обращение!
А сам глазки-то от деда отводил. Бывший лесник возразил:
— Не сахарный, не растаю, мне не западло всё почистить.
— Не надо. Я так сказал.
Новенький не понимал, почему так в нарушение обычаев ведет себя смотрящий. А тот признал в пожилом человеке своего классного учителя, своего педагога.
— Нет ошибок, есть только уроки, — сквозь зубы вымолвил старший по камере.
Андрей Георгиевич напрягся, долго всматривался в лицо своего защитника и наконец проговорил:
— Саша Граммов!
Вспомнил, как Саша лет 30 тому, нашел в школьной библиотеке книгу афоризмов, заучил некоторые и блистал «своим» умом перед девчонками. И перед ним был его учитель русского языка и литературы, который и привил ему интерес к мыслям великих людей. В свое время он так гордился своим талантливым учеником.
— Тот, кто пьет воду, должен помнить о тех, кто рыл колодец, — выдохнул «философ».
Часто вспоминал он за свою жизнь мудрого учителя: где он? как он?
Вдруг такой поворот: встреча в казенном доме. Александр никак не ожидал такого. Его учитель тоже был удивлен, увидев любимого ученика на нарах. Как мог он да такого докатиться? Не раздумывая, Сашка взял шефство над стариком и запретил всем выполнять указания начальника тюрьмы. Учитель и ученик много говорили. Андрей Георгиевич рассказал, как на пенсии решил вдруг стать защитником природы и вместе с женой перебрался в село.
Сашке же нечего было рассказать о себе, такого, о чем бы было не стыдно говорить. Сомнительные дружки, легкая и веселая жизнь. Сначала всё катило как по масло: дорого-богато. Потом первый срок. Отмотал и снова сел. И пошло-поехало. Родители с горя умерли. Семьи нет, да и кому такой нужен. Хотел было завязать, но опять засосало. Да и пахать за гроши на воле он вовсе не собирался.
Встреча с учителем словно что-то перевернула в нем. Так жить больше нельзя! Помоги себе сам! Начальник колонии как раз и обещал подмогнуть устроиться. А теперь что?
Начальник озверел и грозился и Сашке наказать его и переселить к параше. И никакого условно-досрочного. Верная же супруга Андрея Георгиевича не успокаивалась и обивала все пороги, пытаясь найти правду и защитить мужа. Она была из тех женщин, про кого еще Некрасов писал: «В горящую избу войдет…»
Нашла другого следака, дело было пересмотрено, и полетели головушки, даже начальнику колонии досталось по первое число.
Пришла пора расставаться учителю со своим учеником.
— Обидно, что в таком месте встретились…
Слезы наворачивались на глаза, но Саша удержал их и выдал очередную цитату из своего запасника:
— Вспоминайте меня и улыбайтесь, потому что это лучше, чем вспоминать меня и плакать.
— И у тебя всё будет хорошо. Я верю в тебя, — сказал на прощание наш герой.
Его ждал любимый лес, любимая жена. Он мечтал, что случившееся послужит хорошим уроком тем, кто так падок до лесных богатств.
Пролетел год. Плохое подзабылось. Вдруг в один из вечеров раздался стук в дверь. Это был Александр Гаммов.
— Вот, освободился, но правильно жить как-то не получается. Видно грехи назад тянут.
— Чаю дадите? Кружка-то целая? — смущаясь, уточнил Сашка.
— А что ты можешь процитировать про месть? — засмеялся Андрей Георгиевич.
— Лучшая месть — это огромный успех, — сразу же нашелся «философ».
— Светлая у тебя голова, Александр, нужно только чуток подправить вектор твоего направления.
— За тем и пришел.
Он рассказал, как новое начальство все же освободило его условно-досрочно, и просил бывшего учителя помочь с работой. И Георгич помог: пристроил его в соседнее лесничество.
— Свои люди везде нужны.
Учитель поручился за ученика, и тот не подвел, работал честно. Да и личная жизнь стала складываться: встретил хорошую женщину. Сашка был счастлив, сидя с учителем на веранде и попивая чаек. Он был уверен, что надо всегда верить в себя. Иначе никак. И тогда все получится.