Полицейские, которых вызвал кто-то из гостей, уже входили в зал. Они подхватили Герасима под руки. Он не сопротивлялся. Он висел на них, как тряпичная кукла, глядя на меня пустыми, остекленевшими глазами. Пелагею вывели следом, она рыдала, размазывая тушь по лицу.
Гости замерли. Они не знали, как реагировать. Аплодировать? Уходить? Извиняться? Ко мне подошел высокий чиновник, тот самый важный инвестор, ради которого затевался бал. Он выглядел смущенным.
— Клементина Савельевна… — начал он, протягивая руку. — Мы не знали. Нам говорили… Позвольте выразить вам свое восхищение.
Я не подала руки. Я просто посмотрела на него и на всех остальных. На тех, кто вчера смеялся над «сумасшедшей» в прихожей. На тех, кто пил вино, купленное на деньги, украденные у моей семьи.
— Вон, — тихо сказала я.
Чиновник опешил.
— Простите?
— Вон из моего дома, — повторила я громче. — Все. Бал окончен.
Никто не посмел спорить. Гости потянулись к выходу молча, опустив головы, словно школьники, которых отчитал директор. Через десять минут зал опустел. Остались только я, Евлалия, Марфа и Игнат Кузьмич с доктором Зосимом, который сидел на стуле, закрыв лицо руками. Я подошла к доктору. Он вздрогнул.
— Я… Я готов понести наказание, — прошептал он.
— Будешь лечить людей, — сказала я. — Бесплатно. В городской больнице. В отделении для бездомных. Пять лет. Если узнаю, что взял хоть копейку или отказал кому-то — посажу.
Зосим поднял на меня глаза, полные слез, и кивнул. Это было лучше тюрьмы. Это был шанс на искупление.
Игнат Кузьмич подошел ко мне. Он взял мою руку и поцеловал ее — старомодно, почтительно.
— Прости меня, Клементина, — сказал он. — Я старый дурак. Глаз замылился.
— Ты исправился, Игнат. — Я слабо улыбнулась. — Спасибо за руку.
Когда все ушли, мы с Евлалией остались в огромном пустом холле. По полу были разбросаны конфетти и серебряные ложки. Но воздух стал чистым. Я посмотрела на сестру. Она стояла у окна, глядя в темноту сада.
— Они ушли, Лала? — спросила я.
Она обернулась. Ее лицо светилось тихой, спокойной улыбой.
— Да, Тина. Все демоны ушли.
Я подошла к двери и распахнула ее настежь. Холодный ночной ветер ворвался в дом, выдувая остатки дорогих духов и страха. Я посмотрела на жесткую банкетку в углу.
— Больше никаких ночевок у двери, — сказала я. — Завтра купим новую мебель. И начнем новую жизнь.
Прошла неделя. Дом все еще пах краской и свежеспиленным деревом, но этот запах был мне милее любых французских духов. Мы с Марфой и садовником вычистили каждый угол. Я приказала сжечь всю мебель из спальни Герасима и Пелагеи во дворе. Огонь пожрал бархатные изголовья и шелковые балдахины, унося с дымом память о годах унижения.
Теперь я сидела в саду, на низкой скамеечке, погружая руки в рыхлую, холодную землю. Я сажала тюльпаны. Луковицы ложились в ямки, как маленькие обещания будущей весны. Земля под ногтями напоминала мне о Севере, но там она была врагом, а здесь — матерью.
— Тина, чай готов…
