Я обернулась. На веранде, укутанная в теплый плед из овечьей шерсти, сидела Евлалия. Рядом на столике дымился самовар. Она держала в руках тонкую фарфоровую чашку из того самого сервиза, который мы считали проданным, но который Марфа, умница, спрятала в погребе еще пять лет назад. Лала больше не дрожала. Ее взгляд был ясным, спокойным, хотя в глубине глаз все еще таилась тень пережитого ужаса. Но с каждым днем эта тень становилась бледнее.
Я отряхнула руки и подошла к веранде. Солнце, пробиваясь сквозь пожелтевшую листву старых кленов, рисовало на полу причудливые узоры.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я, садясь в кресло-качалку рядом.
— Хорошо, — улыбнулась сестра. — Впервые за долгое время… Просто тихо. Знаешь, Тина, я все думала. Восточное крыло. Оно ведь пустует.
Я вопросительно подняла бровь, отпивая горячий чай с чабрецом.
— Там пять комнат, — продолжила она, глядя куда-то поверх деревьев. — Светлых, просторных. Игнат Кузьмич говорил, что в городе много таких, какой я была. Старух, которых дети выживают из квартир, которых считают обузой. Им некуда идти.
Я поставила чашку. Эта мысль уже крутилась у меня в голове, но я боялась озвучить ее, думая, что сестре нужен покой.
— Кризисный центр? — спросила я.
— Дом, — поправила она мягко. — Просто дом. Где никто не будет сидеть у порога. Где можно пить чай из красивых чашек и не бояться. Мы могли бы…
— Мы сделаем это, — твердо сказала я. — У меня остались связи в фонде.
— А деньги? Что же, Герасим потратил много, но шахты Севера умеют быть щедрыми к тем, кто умеет ждать. Мы восстановим все.
Мы помолчали. Где-то вдалеке просигналила машина. Звук мотора становился громче, гравий зашуршал под колесами. К воротам подъехал небольшой грузовичок службы доставки.
— Ты что-то заказывала? — удивилась Евлалия.
— Да. — Я хитро прищурилась. — Подарок для нас обеих. Самый важный элемент интерьера.
Я пошла встречать курьера. Парень выгрузил тяжелый, плотный сверток. Я расписалась в накладной и, подхватив ношу, понесла ее к крыльцу.
— Разворачивай, — кивнула я сестре.
Евлалия откинула крафтовую бумагу. Под ней лежал новый придверный коврик. Плотный, кокосовый, с жестким ворсом, который не промнется под ногами еще лет сто. Но главное было не в материале. Главное было в надписи, выжженной черными буквами по центру.
Евлалия начала читать вслух, и ее голос дрогнул от смеха:
— «Вытирайте ноги! Или будете иметь дело с матриархом!»
Мы переглянулись и расхохотались. Смех, чистый и звонкий, взлетел к верхушкам старых лип, распугивая ворон. В этом смехе не было горечи. Только свобода.
Я положила коврик перед дверью. Он лег идеально.
— Ну вот, — сказала я, выпрямляясь и глядя на обновленный фасад нашего дома. — Теперь порядок. Добро пожаловать домой, Клементина.
— Добро пожаловать домой, Лала.
Мы вошли внутрь, оставив дверь открытой, чтобы осенний ветер мог свободно гулять по коридорам, выметая последние тени прошлого. Жизнь только начиналась.
