В центре зала, с бокалом коньяка, стоял седовласый мужчина в строгом мундире. Игнат Кузьмич. Прокурор города. Человек, которому я когда-то помогла сохранить карьеру, и единственный здесь, кто знал меня настоящую. Его глаза расширились. Лицо мгновенно посерело, потеряв весь праздничный румянец. Хрустальный бокал выскользнул из его пальцев и с оглушительным звоном разбился о паркет. Брызги коньяка разлетелись по брюкам гостей, но никто не шелохнулся. Игнат Кузьмич, человек, которого боялся весь город, согнулся в глубоком, почти рабском поклоне.
— Клементина Савельевна… — прошептал он в гробовой тишине. — Нам… Нам сказали, что вы скончались.
Все взгляды устремились на меня. Я стояла неподвижно, глядя только на сына. Я видела, как по его лицу пробежала судорога страха, но тут же сменилась чем-то другим. Чем-то липким и расчетливым.
Герасим выпрямился. Он не бросился ко мне. Он не упал на колени. Он громко, театрально расхохотался, указывая на меня пальцем.
— Вот видите! — крикнул он, обводя взглядом ошарашенных гостей. — Бедная матушка действительно вернулась. Но посмотрите на нее. Она смотрит сквозь нас. Врачи предупреждали меня. Ее разум угас, совсем как у этой женщины в углу.
Он шагнул ко мне, и в его глазах я прочитала приговор.
— Не слушайте ее бред, — бросил он гостям, хватая меня за локоть с такой силой, что я почувствовала, как трещит ткань пальто. — Она не понимает, где находится.
Его пальцы впились в мое плечо, но я даже не поморщилась. Боль была далекой, незначительной. Я смотрела прямо в глаза Игнату Кузьмичу. Прокурор стоял, приоткрыв рот; его взгляд метался между мной и моим сыном. В этом взгляде я читала борьбу: уважение к прошлому боролось с удобной ложью настоящего. Он хотел верить Герасиму. Так было проще. Поверить, что легендарная Железная Герцогиня выжила из ума, легче, чем признать, что в этом доме творится преступление.
Игнат медленно кивнул, словно убеждая самого себя, и опустил глаза. Это было молчаливое согласие. Предательство, совершенное из вежливости.
— Прошу прощения, господа. — Голос Герасима звенел фальшивым сочувствием. — Семейная драма, сами понимаете. Старость не щадит никого.
Он потащил меня прочь из зала, к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Я шла послушно, не сопротивляясь, позволяя ему играть роль заботливого сына, выводящего немощную мать. Мои ноги ступали по мягким коврам, которые я выбирала 20 лет назад, но теперь этот дом казался мне чужим, словно декорация в дешевом театре.
Мы поднялись наверх, но Герасим не повел меня в мою спальню, окна которой выходили на сад. Он свернул в узкий коридор для прислуги, в самый конец, к низкой двери, краска на которой давно облупилась. Он толкнул дверь и буквально втолкнул меня внутрь.
Это была не комната. Это была кладовая. Пыльный чулан без окон, забитый старыми коробками, сломанными стульями и запахом сырости. В углу стояла узкая кушетка с голым, пятнистым матрасом.
Герасим захлопнул дверь и прижался к ней спиной, отрезая путь к отступлению. Улыбка сползла с его лица, как тающий воск. Осталась лишь голая, звериная злоба.
— Слушай меня внимательно, старая ветошь, — прошипел он, наклоняясь ко мне. От него пахло дорогим вином и гнилью. — Ты умерла. Для всех них, там внизу, ты мертва или безумна. Мне все равно, что ты выберешь.
Я молчала, разглядывая его. Я искала в этом лице черты того мальчика, который когда-то плакал, если я ушибала палец. Но я видела только незнакомца. Слабого, жадного незнакомца.
— Если ты пикнешь, — продолжил он, понизив голос до шепота, — если ты попробуешь заговорить с Игнатом или кем-то еще, я вышвырну твою драгоценную сестрицу на улицу. Прямо сейчас. В снег. В одной рубашке. Ты меня поняла?
В моей груди не дрогнуло ничего. Страх — это эмоция, а эмоции мешают планированию. Я быстро оценила ситуацию: физически я с ним не справлюсь. Кричать бесполезно: музыка внизу заглушит все, а Игнат уже сделал свой выбор. Мое единственное оружие сейчас — это время и информация. Мне нужно было, чтобы он расслабился. Чтобы он перестал видеть во мне угрозу.
Я сделала свои руки слабыми. Позволила плечам опуститься, а взгляду — стать расфокусированным и влажным. Я начала мелко трясти головой, имитируя тремор, который видела у стариков в поселке.
— Гераша… — прошамкала я, намеренно коверкая слова. — Где мои очки? Я хочу домой. Тут темно.
Герасим брезгливо фыркнул. Напряжение в его плечах исчезло. Он увидел то, что хотел увидеть: сломленную, выжившую из ума старуху.
— Сиди здесь, — бросил он. — И не смей высовываться.
Он вышел, и я услышала, как щелкнул замок снаружи.
Я осталась в темноте. Но я не легла на грязную кушетку. Я стояла и слушала. Слушала, как внизу продолжается праздник, как звенят бокалы за здоровье хозяина, который только что запер мать в чулане.
Часы текли медленно. Постепенно музыка стихла, разъехались машины, дом погрузился в сонную тишину. Я подошла к двери. Замок был старый, простой. В шахтах мне приходилось чинить механизмы посложнее. Я достала из кармана шпильку, простую, металлическую, которую всегда носила с собой на всякий случай. Два движения, тихий щелчок, и дверь подалась.
Я вышла в коридор. Было тихо. Только старые половицы едва слышно скрипели под моими ногами. Я не пошла искать удобную кровать. Я спустилась вниз, в холл.
Там было холодно. Сквозняк гулял по полу. У входной двери, на той же жесткой банкетке, свернувшись, спала Евлалия. Они даже не дали ей одеяло.
Я подошла к ней. Она дышала тяжело, со свистом, вздрагивая во сне. Я опустилась рядом на край. Я сняла свое пальто и укрыла им сестру. Сама же осталась сидеть рядом, прислонившись спиной к стене. Я взяла ее руку в свою. Ее ладонь была ледяной и шершавой, как кора дерева.
— Я здесь, Лала, — прошептала я в темноту. — Я вернулась.
Я не спала всю ночь. Я сидела, охраняя ее сон, как часовой охраняет вход в штольню. Я вспоминала Север. Вспоминала холод, от которого лопалась сталь. Этот дом был холоднее. Здесь мороз шел не от погоды, а от людских сердец. Но я знала, как топить лед. Нужно просто достаточно давления.
Рассвет пришел серым, мутным светом. Первой в холл вошла горничная с ведром воды. Она была молодой, незнакомой мне. Увидев нас, она вскрикнула и выронила тряпку…
