— Это тяжкое бремя, — продолжал Герасим, делая скорбное лицо, — видеть, как угасает разум близких. Но я, как любящий сын, готов взять на себя ответственность за их благополучие и за управление нашим семейным наследием. Ваша честь, — он повернулся к судье, — прошу вас засвидетельствовать этот акт опекунства.
Судья кивнул и раскрыл папку. Герасим взял ручку, его лицо светилось торжеством. Он уже чувствовал вкус победы.
В этот момент мы вышли на верхнюю площадку парадной лестницы. Стук наших шагов потонул в музыке, но мое присутствие почувствовали спинами. Сначала обернулся один гость, потом другой. Шепот побежал по залу, как волна. Музыканты сбились и замолчали.
Герасим поднял голову. Ручка замерла в сантиметре от бумаги. Его глаза округлились. Он увидел не двух дряхлых старух в лохмотьях. Он увидел меня. Прямую, как струна, в бархате и с орденом на груди. И рядом — чистую, спокойную Евлалию. Тишина стала абсолютной. Слышно было только, как тикают напольные часы.
— Ох, смотрите… — Герасим попытался рассмеяться, но смех вышел нервным, лающим. — Они сбежали из своих палат. Бедные, бедные женщины. Санитары! Где санитары? Уведите их, они могут быть буйными!
Он махнул рукой охране, стоявшей у дверей. Два дюжих парня двинулись к лестнице. Я не сдвинулась с места. Я просто подняла руку ладонью вперед. Жест, который останавливал вагонетки в шахте.
— Стоять, — сказала я.
Голос был негромким, но он разлетелся по залу, отражаясь от стен. В нем была такая властность, что охранники замерли на полушаге.
Я начала спускаться. Медленно. Ступень за ступенью. Евлалия шла рядом, крепко держась за мою руку. Гости расступались перед нами, образуя коридор. Я видела их лица: удивленные, испуганные, любопытные. Я нашла взглядом Игната Кузьмича. Прокурор стоял в первом ряду, бледный как полотно.
Мы подошли к сцене. Герасим отступил на шаг, словно я была призраком.
— Мама! — прошипел он, и микрофон поймал этот звук, разнеся его по залу. — Что ты творишь? Иди в комнату!
Я протянула руку и вырвала микрофон из его потных пальцев.
— Мы не сбежали из комнаты, Герасим, — произнесла я, глядя прямо в зал, в глаза сотне свидетелей. — Мы сбежали из твоего вымысла.
Я повернулась к судье. Тот смотрел на меня, открыв рот, все еще держа ручку над документом о моей недееспособности.
— Ваша честь, — сказала я четко и ясно. — Я, Клементина Савельевна, нахожусь в здравом уме и твердой памяти. И я здесь, чтобы заявить о преступлении.
Зал ахнул. Пелагея вскрикнула и схватилась за сердце.
— О краже, — продолжила я, не сводя глаз с сына. — О подлоге. И о попытке незаконного лишения свободы.
Герасим побагровел. Его маска слетела окончательно.
— Она бредит! — заорал он, пытаясь выхватить микрофон обратно, но я отступила. — Вы что, не видите? Это паранойя! Доктор Зосим! Скажите им! Подтвердите диагноз!
Все головы повернулись к доктору, который жался у колонны. Герасим смотрел на него с яростной надеждой. Это был его последний шанс.
Зосим медленно вышел вперед. Его руки тряслись, но он посмотрел на меня, потом на Герасима. В его глазах был страх, но страх передо мной был сильнее.
— Эти записи… — голос доктора дрогнул, но потом окреп. — Медицинские карты, которые я предоставил суду… Они поддельны.
Герасим застыл…
