— Что ты несешь?! — взвизгнул он.
— Я писал их под диктовку Герасима Петровича, — громко сказал Зосим, глядя в пол. — Под угрозами. Клементина Савельевна и Евлалия Савельевна абсолютно здоровы. Их состояние было вызвано искусственно. Препаратами, которые заставлял давать им сын.
Взрыв. В зале словно разорвалась бомба. Гости загомонили, кто-то закричал. Судья захлопнул папку с громким хлопком. Герасим стоял один посреди сцены, голый в своей лжи. Его мир рушился. И тогда он сделал единственное, что умел. Он выбрал агрессию.
Герасим взревел, как раненый зверь. В его глазах больше не было ни расчета, ни хитрости, только животная злоба. Он бросился на меня, сжимая кулаки. Он хотел не просто ударить, он хотел заставить меня замолчать, запугать, как делал это раньше.
— Замолчи! — визжал он, перепрыгивая через ступеньку сцены.
Я не шелохнулась. Двадцать лет на Севере научили меня: когда на тебя идет лавина, бежать бесполезно. Нужно встречать ее лицом. Я лишь крепче сжала руку Евлалии, которая вскрикнула и попыталась закрыть меня собой. Но удара не последовало.
Между мной и моим сыном выросла фигура в сером мундире. Игнат Кузьмич, прокурор, который еще вчера отводил взгляд, теперь стоял скалой. Он перехватил руку Герасима в воздухе. Жестко. Профессионально.
— Не сметь! — тихо сказал он, но этот шепот перекрыл весь шум в зале.
Герасим дернулся, пытаясь вырваться, но хватка старого прокурора была железной.
— Пусти! Она все врет! Она сумасшедшая! — брызгал слюной Герасим.
— Я слышал достаточно, — отрезал Игнат, силой отталкивая его назад. Герасим пошатнулся и упал на колени, прямо к ногам судьи. — Тронь женщину, которая построила экономику этого города, и ты не доживешь до суда. Я лично прослежу.
В этот момент зал пришел в движение. Охрана, наконец поняв, на чьей стороне сила, скрутила Герасима. Он извивался, сыпал проклятиями, но его руки уже были заломлены за спину.
В другом конце зала началось свое движение. Пелагея, поняв, что корабль тонет, попыталась незаметно скользнуть к служебному выходу. В руках она сжимала объемистую сумку, в которой предательски звякало фамильное столовое серебро.
— Куда это вы собрались, барыня? — Путь ей преградила Марфа.
За ее спиной стеной стояли повар, горничная и садовник. Весь маленький народ этого дома, который годами терпел унижения, теперь смотрел на хозяйку без страха. Пелагея попятилась, выронила сумку. Серебряные ложки и вилки рассыпались по паркету со звоном, похожим на похоронный перезвон ее амбиций.
Я подошла к микрофону. В зале воцарилась гробовая тишина. Все смотрели на меня. На женщину в бархате и с орденом, которая только что пережила нападение собственного сына и даже не поправила прическу.
— Отпустите его, — сказала я.
Охранники удивленно переглянулись, но ослабили хватку. Герасим поднялся, отряхивая колени. В его глазах снова затеплилась надежда. Он подумал, что я сдамся. Что материнское сердце дрогнет.
— Мама… — начал он, меняя тон на жалобный. — Мама, прости. Я был не в себе. Это нервы. Мы все уладим…
