Олег попал в первую волну мобилизации и успел пройти Иловайский котел, выйти из-под Дебальцево и постоять в 6-7 км от Донецкого аэропорта, обеспечивая арт-поддержку нашим военным.
Он не скрывался от мобилизации, и считает себя большим украинцем, чем те, кто выкрикивает лозунги об отправке геев в АТО.
Как ты попал в армию? Мобилизация?
Да, попал в первую волну мобилизации. Повестка пришла 1 апреля. А 2 апреля я был уже в военкомате. Я знал, что заберут: снился сон год назад, что я на войне — поэтому и мыслей откосить не было, я к этому был готов. Из всех, кто со мной служил в АТО, я единственный был артиллеристом по военно-учетной специальности, которую получил еще по срочной службе. В военкомате сказали, «ребята, это на 45 дней — постреляете и вернетесь домой». Если бы тогда кто-то знал, что половина оттуда не вернется уже никогда… Я занимал сержантскую должность, но при увольнении остался рядовым. Служил год.
Где ты служил?
Я служил в 93-й механизированной бригаде, в реактивно-артиллерийском дивизионе, на должности оператор-топогеодезист. Сначала стояли под Луганском, большим подразделением, человек 500, там были и артиллеристы, и десантники, и пехота, и разведчики, и прочие. Потом нас перекинули под Артемовск, где уже реально были боевые действия. Мы выстреливали по 300-400 снарядов в день. Один снаряд весит 80 килограмм, а в БМ 21 «Град» их — 40 штук. Было очень тяжело, особенно когда на улице жара +35.
Оттуда нас отправили под Иловайск, мы были не в самом городе: мы, артиллеристы, по большей части находимся глубоко в тылу, так как стреляем на расстояние в 20 километров. Мы были под Старобешево, которое потом было взято российской армией. До Иловайского котла под Старобешево мы стреляли намного чаще, чем когда были под Артемовском. Разница была только в том, что под Старобешево нас постоянно обстреливали. Где-то в километре, двух-трех от нас падали снаряды, это очень напрягало и пугало. Но страха как такового не было, мы привыкли. За три-четыре дня до окружения Иловайска мы четыре дня выходили на огневую позицию, но не стреляли, потому что не было команды. Сейчас Муженко (начальник Генштаба Виктор Муженко — прим. Ред.) говорит, что у артиллеристов не было боеприпасов, чтобы помочь пехоте. Так вот, это — ложь. У нас была куча боеприпасов, только у нашей батареи их было более 1500 снарядов. А таких подразделений, как мы, вокруг было батарей 20. Мы могли стрелять двое суток подряд без перерывов, но у нас не было команды на это.
Как происходило все под Иловайском?
Огневая у нас каждый день была новой, чтобы не засекли. Куда мы должны выезжать, знали только два человека — наш комбат и комбат из соседнего подразделения, которое находилось в 400 метрах от нас. Мы выезжали на огневую, отрабатывали и уезжали обратно в лагерь, который находился обычно в посадке.
За пару дней до Иловайска мы должны были быть на огневой в 5 утра, а из-за неисправности ветрового ружья задержались в лагере на 15 минут. И при нашем подъезде на огневую позицию (мы не доехали до нее метров 500), туда упало два фугаса, с системы РЗСО «Ураган». Мы просто не успели подъехать, нам повезло. Если бы приехали вовремя — то машины порезало бы осколками, как и людей. А через 3 минуты на наш небольшой лагерь упало два кассетных снаряда РСЗО «Ураган».
Когда мы услышали взрывы вдалеке от нас, то машинально попрыгали в блиндажи, что многих и спасло. Но не всем так повезло, не все успели залезть в блиндаж. Осколками порезало и посекло все — и деревья, и технику, и продукты, и людей. У нас два 200-х.
Нас отправили в отпуск после Иловайска, так как наша техника была уже небоеспособна, а после отпуска — назад в АТО. Уже в конце сентября нас отправили под Дебальцево, месяца на три. Стреляли довольно часто, а жили мы в посадке. Потом нам нашли помещение, где мы находились большую часть зимы. Это была заброшенная ферма, без окон и дверей, мы ее застеклили, сделали нормальной, теплой. Потом Дебальцево, окружение, и мы снова еле вышли.
Как вышли?
Из Дебальцево вышли без потерь, но с трудом, опять дали приказ оставаться на местах, но комбат послал их ко всем чертям собачим и дал команду в ускоренном темпе собираться к передислокации. Он пошел на риск, приказав нам уходить. После Дебальцево мы стояли в 6-7 км от Донецкого аэропорта, обеспечивали арт-поддержку нашим ребятам, «Киборгам» в Донецком аэропорту. Оттуда на нас часто выходили ДРГ (диверсионно-разведывательные группы) противника. А у нас из боекомплекта только 4 магазина патронов, не было ни гранат, ни гранатометов, ни пулемета, ничего, кроме АКС и жмени патронов на 20 секунд боя. Но ни одна из этих ДРГ до нас не добиралась, наша пехота их останавливала.
Что было самым страшным на войне?
Самое страшное — терять друзей, побратимов. Страшно было в Старобешево уже после того, как нас накрыли из РЗСО «Ураган». Мы еще дня три находились в Старобешево, но передислоцировались, и все эти 3 дня вокруг нас падали снаряды, обстрелы длились сутками, с небольшими передышками, снаряды к нам прилетали как с оккупированной территории, так и с территории России. Они летели через нас, падали в 1, 2, 5 километрах… Это было самое страшное, так как ты понимаешь, что сейчас он упал там, а потом упадет рядом. Это будто бы ожидание смерти. Еще страшно было в обстрел, в котором погиб наш комбат, а он был очень классным человеком и потрясающим артиллеристом. Но на войне так бывает часто, настоящие патриоты и люди гибнут. После того обстрела мы все вышли из блиндажей, ничего не понимаем, бегаем как муравьи, пытаемся понять, кто жив, кто ранен, и тут крики — «комбат ранен, комбат ранен!». Мы к комбату, а комбат в крови. Он даже спал постоянно в бронике, но тогда он не успел добежать до блиндажа, лег на землю, и ему осколок прямо подмышку залетел и через шею вылетел. Буквально несколько минут — и человека нет… Мы были в шоке, не знали, что делать. К нам приехали офицеры из соседнего подразделения. Интересно то, что соседнее подразделение, где было 600 человек, не обстреляли, а наше небольшое, в котором было всего 38 человек — обстреляли.
Построились, чтобы посчитаться, дабы проверить, кто есть. Одного не хватает. Артур, 22 года. Стали звать его. А Артур, получается… там шансов не было никаких. Он был в наряде ночью, и лег спать в спальник, лег возле блиндажа, чтобы забежать, если будет обстрел, но он даже не проснулся. Мина упала в метрах шести от него, весь был посечен осколками, все в крови. Самый ужас был через два дня, когда офицеры звонили родителям. «Извините, ваш сын — герой, но он, к сожалению, погиб». Это не передать словами, что мы услышали в ответ. Потом понимаешь, что на себя-то пофиг, а вот каково родителям?
Ты открыт как гей?
Нет. Из семьи знают братья, мать с отцом не в курсе, на работе тоже не рассказываю — оно им не надо. В армии тоже не рассказывал. Хотя таких, как я, там было довольно много. Да и глаз-то уже набитый, видно, кто есть кто. Хотя мама, она, конечно, тот человек, который знает меня лучше, чем я себя сам. Поэтому от мамы тяжело что-то скрыть. Интуиция. Несколько раз спрашивала, не гей ли я. Я отвечал, что нет. Но я сейчас не завишу от родителей, так что даже если узнают — думаю, мама воспримет нормально, папа, наверное, не очень. Но я от этого ничего не потеряю.
Есть ли в армии ЛГБТ, встречал?
У нас, когда мы еще были в части, был большой скандал — разведка поймала в посадке танкистов, которые там занимались сексом. Скандал был большой, утром прошли по всем батальонам, рассказали, что поймали — без имен, правда, но предупреждали, что если еще кого-то поймают, то выгонят. А через неделю уже других поймали. Утром такой кипиш был, все командиры дивизионов чуть ли не по тревоге подняли, втюхивали какую-то политинформацию, зачем они это делали? Непонятно.
Для тех танкистов были какие-то последствия, их имена разгласили?
В их подразделении, естественно, все знали. Но последствий не было никаких. А что могут сделать в наказание — не отправить на войну?.. Их точно так же отправили в АТО, как и остальных.
А в твоем подразделении?
В части — нет. Уже в АТО, когда служил, встречались. Есть же такая штука, как «Хорнет», которая показывает, кто рядом. Просто у некоторых есть фотографии, у некоторых нет. У меня фото были. Я вообще не разглашал информацию о себе, но и фото не прятал. Когда уже зимой мы жили в помещении, это перемирие было, технику отводили, к нам на заброшенную ферму, подселялись другие подразделения. Тогда я там с одним мужчиной познакомился. Симпатичным. Десантник. Тем более, там было много пустых помещений, куда никто не зайдет…
То есть, никакой романтики, только секс?
Да. Спермотоксикоз и алкоголь делают свое дело. Даже многие «натуралы» проявляли несвойственные себе… действия. Такое везде было, не только в моем подразделении. Ходил в гости к другим подразделениям, там то же самое — поцелуйчики, обнимки по пьяни.
Были ли открытые геи среди служивших?
Такого — нет. Если б кто-то открыто заявил, что он гей, многие бы просто не поняли. Но когда своим видом парень показывает, что он гей…никакой реакции, всем пофиг.
Под алкоголем исчезает страх и много комплексов. Так что хватает даже небольшого желания или мыслей в эту сторону. Тем более, когда замкнутое пространство, и есть человек, который тебе симпатичен — даже дружески, с этого все и начинается.
Еще большую роль играет подразделение и род войск. Мы — артиллеристы, и зачастую не находимся в напряженной ситуации, на нас снаряды почти не падают. Зимой мы уже жили далеко от огневых позиций, не повторяли ошибок, и у нас было много свободного времени. А если пехота, которая живет в окопах, на них диверсионные группы выходят, стрельба постоянно, напряженная обстановка, то, конечно, да, там просто нет возможности и времени думать о чем-то подобном. Тем более они зачастую не пьют, им нельзя. У нас была более расслабленная обстановка.
Перед прошедшим в июне 2015 года «Маршем Равенства» в сети, да и не только, часто слышались призывы, мол, всех геев надо в АТО отправить. Как ты воспринимал это, учитывая, что отслужил год в зоне боевых действий? Испытывал злость?
Знаешь, зачастую те люди, которые так кричат, в АТО и не были. Это обычные шавки, которым или заплатили за то, чтобы они за кем-то бегали и что-то кричали, либо пенсионеры с совковой идеологией, которым скучно дома. В АТО очень много геев, многие из них идут туда добровольно, многих призывают, и они не скрываются, не бегут, не откупаются и не прячутся. Они — не трусы. Многие из них отдают свою жизнь. В отличие от тех, кто нападает на «Марши Равенства» и выкрикивает что-то отрицательное о геях и об АТО. Я гей, я был в АТО год, я видел смерть, я терял друзей, я — патриот своей страны. Я больше Украинец, чем то быдло, которое выкрикивает всякие гадости об ЛГБТ. Бог им судья. Ибо, как говорится в Библии, «мы сотворены по образу и подобию божьему».
Автор: Кира Ковальски