Пальцы уже не слушались — негнущиеся, деревянные, как у той старой куклы, которую он когда-то чинил дочке.
Сергей Николаевич Вильяминов остановился, тяжело дыша. Автобус ушел прямо из-под носа, следующий — через сорок минут, а до поселка еще три километра по заснеженной дороге. Ничего, дойдет. После четырех лет в колонии он разучился жаловаться на такие мелочи. Декабрьские сумерки наваливались быстро, снег сыпал мелкий, колючий, забивался за воротник казенного бушлата.
Сергей Николаевич усмехнулся: главврач областной клиники, кандидат медицинских наук, а теперь вот — освободившийся зэк с тремя тысячами в кармане и справкой об освобождении.
Жена давно подала на развод. Дочь не приезжала ни разу, да он и не просил. Квартиру продали, чтобы частично возместить ущерб по делу. Ехать некуда, но в поселке Озерки живет двоюродный брат Степан, с которым они не виделись лет пятнадцать. Может, пустят переночевать, а там видно будет.
Он шел вдоль трассы, изредка пропуская редкие машины. Никто не останавливался, да он и не голосовал. Вид у него сейчас такой, что нормальный человек поостережется: небритый, в бушлате, с мешком через плечо. Классический бывший заключенный.
Мысли текли вязкие, неторопливые. Четыре года назад его обвинили в халатности. Пациентка умерла на операционном столе — шестнадцатилетняя девочка с перитонитом, которую привезли слишком поздно. Сергей Николаевич бился за нее четыре часа, но шансов не было изначально. А потом оказалось, что отец девочки — областной прокурор Бутейко.
Горе быстро превратилось в жажду мести. Экспертиза вдруг нашла нарушение протокола. Показания медсестер изменились. Анестезиолог, который был рядом всю операцию, вдруг «вспомнил» какие-то ошибки. Дело закрутилось со страшной скоростью. Сергей Николаевич не оправдывался. Устал. Понимал, что против машины не попрешь. Адвокат был хороший, но что он мог сделать против прокурора, у которого половина области в должниках? Дали семь лет, вышел по УДО через четыре — за примерное поведение и медицинскую помощь в колонии. Фельдшер там запил, и Сергей Николаевич фактически работал за него, только без зарплаты и благодарности.
Справа от дороги темнела лесополоса, слева — поле, засыпанное снегом. До поселка оставалось километра полтора, когда он увидел съезд на проселочную дорогу и остановился передохнуть. Закурил последние сигареты из пачки, которую купил на станции. Руки дрожали, но уже не от холода.
И тут он услышал звук. Сначала показалось — ветер. Потом — какая-то птица. Но нет, это был другой звук: слабый, тонкий. Плач. Детский плач.
Сергей Николаевич замер. Прислушался. Звук шел откуда-то справа, из-за сугроба у края лесополосы. Он бросил сигарету и пошел на звук, проваливаясь в снег по колено.
За сугробом, в неглубокой канаве, лежала женщина. Она была молодая, лет двадцать пять, не больше. Светлые волосы разметались по снегу, на лице застыла маска измождения. Тонкое пальто, явно не по сезону, промокло насквозь. А на груди, прижатый к телу одной рукой, шевелился сверток — младенец в голубом одеяльце.
Сергей Николаевич упал рядом на колени, сразу переключившись в режим врача. Пальцы нащупали пульс на шее — слабый, нитевидный. Дыхание поверхностное. Губы синие. Переохлаждение тяжелой степени.
— Эй! — Он легко потряс ее за плечо. — Слышите меня?
Веки дрогнули. Глаза открылись — серые, огромные, затуманенные.
— Ре… ребенок… — прошептала она. — Возьмите…
— Ребенка! Я врач! — сказал он быстро. — Держитесь! Сейчас вызовем скорую!
Он полез в карман за телефоном и вспомнил, что телефона у него нет. В колонии был, потом забрали, сказали — получите по освобождении. Не получил. Кто-то украл или потерял документы, начальник конвоя только руками развел.
— Черт! — Он огляделся. Трасса была пуста. Ни одной машины. — Ничего, донесу вас до поселка. Там вызовем.
— Нет. — Женщина слабо покачала головой. — Не успеете. Я знаю. Я медсестра была…
Она закашлялась, и он увидел красноватую пену на губах. Внутреннее кровотечение. Он присмотрелся внимательнее и заметил то, что не увидел сразу. Под пальто, на левом боку, расплывалось темное пятно.
— Что с вами случилось?
— Не важно, — она снова закашлялась. — Ребенка… Заберите ребенка. Его зовут Митя. Ему три месяца.
Сергей Николаевич осторожно взял сверток. Младенец был теплый — мать согревала его собой. Личико красное, сморщенное, но дыхание ровное.
— Живой. Я вызову помощь, — повторил он. — Продержитесь.
— В пеленке… — Женщина с трудом подняла руку, указывая на сверток. — Там ключ. И адрес. Отвезите его туда. Пожалуйста. Там все… для него. Там его дом.
— Какой адрес? Куда?
— В пеленке… — Она закрыла глаза. — Обещайте…
— Обещаю. Но вы…
— Обещайте! — В голосе вдруг прорезалась сила. Глаза снова открылись, и он увидел в них отчаянную мольбу. — Они не должны… его найти. Увезите его. Далеко. Пожалуйста.
— Кто — они?
Но она уже не слышала. Голова откинулась набок, дыхание стало прерывистым, редким. Агональное. Он знал эти признаки слишком хорошо.
Сергей Николаевич положил ребенка в снег рядом с собой, склонился над женщиной. Проверил пульс — еще есть, но угасает. Расстегнул пальто, задрал свитер: рана в боку была глубокой. Он зажал ее ладонью, понимая, что в полевых условиях это почти бессмысленно. Она теряла кровь уже несколько часов.
— Как вас зовут? — спросил он, хотя не знал зачем.
Губы женщины шевельнулись.
— Дина.
— Дина, держитесь. Слышите меня?
— Дина…
Но она уже не отвечала. Пульс исчез под его пальцами. Сергей Николаевич выпрямился, посмотрел на бледное лицо в обрамлении заснеженных волос. Красивая была.
Ребенок снова заплакал — тоненько, жалобно. Сергей Николаевич взял его на руки, прижал к груди. Теплый. Живой. Голодный, наверное.
Он стоял над телом мертвой женщины, держа на руках ее сына, и не знал, что делать. Вызвать полицию? Как? Идти в поселок? А тело? Оставить здесь, на морозе?
Ветер усилился. Снег повалил гуще. Сергей Николаевич посмотрел на трассу — по-прежнему пусто. Декабрь, вечер, глухомань. Кто тут поедет?
Он опустил взгляд на сверток. «В пеленке», — она сказала. Там ключ и адрес. Осторожно, стараясь не разбудить притихшего младенца, он размотал верхний край одеяльца. Под ним была еще одна пеленка, фланелевая, в мелкий горошек. В складках пеленки он нащупал что-то твердое. Вытащил. Ключ. Обычный, латунный, от квартирного замка. И сложенная вчетверо бумажка.
Он развернул ее негнущимися пальцами. Почерк был неровный, торопливый, но разборчивый: «Проспект Мира, дом 12, квартира 89. Код домофона 1973. Митя, прости меня. Я люблю тебя. Мама».
Проспект Мира. Это в городе. До города отсюда сорок километров. На чем он туда доберется с младенцем на руках?
Ребенок снова захныкал. Сергей Николаевич покачал его, как когда-то качал дочь.
— Тихо, маленький. Тихо.
Он принял решение. Нужно сначала в поселок, к Степану. Согреть ребенка, накормить, вызвать полицию, сообщить о теле. А потом? Потом разберемся.
Он расстегнул бушлат, засунул сверток под него, прижал к груди. Застегнул как мог. Получилось нелепо, но тепло. Ребенок притих, угрелся. В последний раз посмотрев на мертвую женщину, Сергей Николаевич пошел к дороге.
До поселка он добрался за полчаса. Совсем стемнело, но горели фонари, светились окна домов. Озерки оказались небольшим поселком: несколько пятиэтажек, частный сектор, магазин, почта, школа. Сергей Николаевич помнил адрес брата: улица Садовая, дом 15. Это в частном секторе, он помнил по детским воспоминаниям, когда гостил здесь у бабушки.
Дом нашелся быстро. Бревенчатый, с резными наличниками, с дымящейся трубой. Во дворе горел свет, в окнах мелькали тени. Сергей Николаевич толкнул калитку, подошел к крыльцу, постучал.
Дверь открыла женщина — грузная, краснолицая, в фартуке.
— Вам кого?
— Степан здесь живет? Степан Вильяминов?
— Здесь. — Она смотрела с подозрением. — А вы кто?
— Брат. Двоюродный. Сергей….
