— Есть записи?
— Должны быть. В архиве. Но это… — Она замялась. — Это нелегально. Медицинская тайна.
— Понимаю. Но это единственный шанс.
Тамара Ивановна смотрела на него долго, внимательно.
— Ладно, — сказала она наконец. — Попробую. Для тебя — попробую. Ты мне столько раз помогал.
— Спасибо, Тома.
— Не благодари пока. Еще ничего не сделала.
Она вернулась через час. В руках — папка с бумагами.
— Вот. — Она протянула ее Сергею Николаевичу. — Три случая госпитализации. Переломы, ушибы, сотрясение мозга. Одна — Хасанова Алина, первая жена. Две — Хасанова Динара, вторая. Фотографии, заключения врачей. Все официальное.
Сергей Николаевич открыл папку. Фотографии были страшные: распухшие лица, синяки, гематомы. На одной — молодая светловолосая женщина с серыми глазами. Дина. Три года назад.
— Это поможет?
— Надеюсь.
— Сережа… — Тамара Ивановна помялась. — Тут еще кое-что. Я вообще-то не хотела говорить, но… В общем, был разговор. Давно уже, когда ты сидел. Анестезиолог наш, Колесников, напился на корпоративе. И стал болтать. Что его заставили дать показания против тебя. Что грозили сыну, а сын у него в армии служил тогда. Что он все выдумал, ничего не было.
Сергей Николаевич застыл.
— Ты уверена?
— Своими ушами слышала. Но он потом отрекся, сказал: «Пьяный бред, не помню ничего».
— Он еще работает?
— Работает. Но говорить с тобой не будет. Боится.
— Попробую.
Колесникова он нашел в ординаторской. Тот, увидев Сергея Николаевича, побледнел и попытался уйти. Но Сергей Николаевич загородил дверь.
— Виктор Степанович! Поговорим.
— Мне некогда, — забормотал тот. — Операция.
— Нет у тебя операции. Я расписание смотрел.
Колесников сник. Он постарел за эти годы, облысел, сгорбился, взгляд потухший.
— Чего тебе?
— Правды.
— Какой правды?
— Ты знаешь какой. На корпоративе, четыре года назад, ты говорил, что тебя заставили лгать. Что угрожали сыну.
Колесников вздрогнул.
— Кто тебе сказал?
— Неважно. Это правда?
— Я… — Он отвел глаза. — Я был пьяный. Не помню.
— Витя. — Сергей Николаевич подошел ближе. — Посмотри на меня. Я отсидел четыре года за то, чего не делал. Потерял все: семью, работу, будущее. Тебе ничего не грозит, сын твой давно из армии вернулся. Скажи правду. Хотя бы раз.
Колесников молчал. По его лицу было видно, что внутри идет борьба.
— Они угрожали, — выдавил он наконец. — Сказали, если не дам показания, сын не вернется из армии. У меня… у меня выбора не было.
— Кто угрожал?
— Люди Бутейко. Прокурора.
— Я не знаю их имен, они не представлялись. Просто пришли, показали фотографии сына в казарме и сказали: или ты, или он.
— Ты можешь это подтвердить? Официально?
— Нет. — Колесников замотал головой. — Нет, не могу. Они меня убьют. Или сына найдут. У них длинные руки.
— Бутейко уже на пенсии. Ему восемьдесят лет.
— И что? Думаешь, у него друзей не осталось? — Он смотрел на Сергея Николаевича со страхом.
— Трус, — сказал Сергей Николаевич с горечью. — Жалкий трус. — Но винить его трудно: страх за ребенка сильнее любой морали. — Ладно. Живи спокойно.
И ушел.
Он вернулся домой с папкой документов и тяжелым сердцем. Правда о деле Бутейко так и осталась похоронена. Но зато были доказательства против Рустама — реальные, весомые.
Веретенников, увидев папку, присвистнул.
— Откуда это?
— От друзей.
— Это меняет дело. Теперь у нас есть документальное подтверждение насилия. Три случая за три года — это серьезно.
— Этого хватит?
— Должно хватить. Плюс показания свидетельницы о машине, плюс данные из полиции. Да, у нас есть шансы.
Заседание суда было назначено на 15 июля. Сергей Николаевич не спал всю предыдущую ночь. Марина тоже не спала — лежала рядом, смотрела в потолок.
— Что бы ни случилось, — сказала она тихо, — мы не сдадимся.
— Не сдадимся, — согласился он.
Зал суда был маленький, душный. Рустам сидел на другой стороне, в дорогом костюме, с двумя адвокатами. Уверенный, спокойный. Рядом — какой-то человек в сером, видимо, представитель опеки.
Судья, пожилая женщина с усталым лицом, открыла заседание.
— Слушается дело по иску Хасанова Рустама Эльдаровича о передаче ребенка Хасанова Дмитрия…
Первым выступал адвокат Рустама. Говорил гладко, убедительно. Права отца. Благополучие ребенка. Стабильность и достаток. Временный опекун — незамужняя женщина без постоянного дохода. Сожитель — бывший заключенный.
Потом выступил Веретенников. Представил документы о насилии. Зачитал показания свидетелей. Показал фотографии избитой Дины.
— Ваша честь, — сказал он, — истец систематически применял насилие к двум своим женам. Есть основания полагать, что он причастен к гибели матери ребенка. При таких обстоятельствах передача ребенка отцу невозможна.
Адвокат Рустама вскочил.
— Протестую. Это голословные обвинения. Мой клиент не был осужден ни по одному из упомянутых случаев.
— Потому что потерпевшие забирали заявления, — парировал Веретенников. — Под давлением.
— Это ваши домыслы.
— Это факты.
Судья постучала молотком.
— Тихо. Суд удаляется на совещание.
Перерыв длился час. Самый долгий час в жизни Сергея Николаевича. Он сидел на скамейке в коридоре, держа Марину за руку. Она дрожала — мелко, незаметно.
Наконец их позвали обратно. Судья зачитала решение:
— Рассмотрев представленные доказательства, суд постановляет: в иске Хасанова Р. И. о передаче ребенка отказать. Опекунство Селиверстовой М. А. над несовершеннолетним Хасановым Д. Р. подтвердить. Учитывая обстоятельства дела, суд рекомендует органам опеки рассмотреть вопрос о лишении Хасанова Р. И. родительских прав. Заседание окончено.
Марина вскрикнула, прижала руки ко рту. Сергей Николаевич обнял ее. Веретенников улыбался.
Рустам сидел неподвижно, глядя перед собой. Потом встал, подошел к ним.
— Это не конец, — сказал он тихо. — Я подам апелляцию.
— Подавай, — ответил Сергей Николаевич. — Мы готовы.
Рустам смерил его взглядом — холодным, ненавидящим.
— Ты пожалеешь, — сказал он. — Сильно пожалеешь.
И вышел.
Апелляцию он подал через неделю. Потом еще одну. Дело тянулось все лето и всю осень. Сергей Николаевич и Марина мотались по судам, собирали бумаги, давали показания. Но с каждым разом становилось легче.
Дело о смерти Дины возобновили. Нашлись новые свидетели: водитель, который видел черный джип на проселочной дороге в вечер убийства. Экспертиза установила, что нож, которым была убита Дина, редкого типа — такие продаются только в нескольких магазинах страны. В одном из них нашлась запись камеры видеонаблюдения. Человек, покупающий нож за три дня до убийства, был очень похож на Рустама.
В октябре его арестовали. В ноябре предъявили обвинение. К Новому году дело было передано в суд. Процесс был громким: сын замминистра, убийство бывшей жены, младенец-сирота. Журналисты писали, телевидение снимало. Рустам нанял лучших адвокатов, но доказательства были слишком убедительны.
В феврале его признали виновным. Дали пятнадцать лет строгого режима. Когда его уводили, он обернулся и посмотрел на Сергея Николаевича — тем же взглядом, холодным и ненавидящим. «Я вернусь», — прошептал он одними губами. Но это было уже не важно.
Весной Сергей Николаевич прошел переаттестацию. Веретенников помог, нашел людей, которые помогли восстановить документы. Экзамены он сдал легко — четыре года практики в колонии не прошли даром. Ему предложили место в районной поликлинике терапевтом. Зарплата небольшая, но работа честная. Он согласился…
