Марина оформила постоянное опекунство над Митей. Мальчик рос, начал ходить, говорить первые слова. Серые глаза, такие же, как у матери, смотрели на мир с доверием и радостью.
В мае они расписались. Тихо, без гостей — просто пришли в ЗАГС и поставили подписи. Свидетелями были Веретенников и Тамара Ивановна, которая специально приехала из области. После церемонии они сидели в маленьком кафе, пили шампанское. Митя спал в коляске рядом.
— Знаешь, — сказала Марина, глядя на Сергея Николаевича, — я думала, что после Динки уже никогда… А потом ты появился. Странный мужик в бушлате, с ребенком под полой. Как в кино.
— Плохое кино, — усмехнулся он.
— Нет. Хорошее. С хорошим концом.
Он взял ее руку, поднес к губам.
— Это не конец. Это начало.
Тамара Ивановна вытерла глаза салфеткой.
— Ну вот, расплакалась на старости лет.
— Это от счастья, — сказал Веретенников и поднял бокал. — За молодоженов.
Они чокнулись. Шампанское было дешевое, кафе — простенькое, костюм на Сергее Николаевиче — старый, перелицованный. Но ему было хорошо. Впервые за много лет по-настоящему хорошо.
Вечером они вернулись домой. Уложили Митю, сели на кухню пить чай — как в первые дни, когда еще были почти чужими.
— Сергей, — сказала Марина, — а ты не жалеешь? Что тогда остановился? На дороге?
— Нет.
— Мог бы пройти мимо. Как все остальные.
Он помолчал, вспоминая тот декабрьский вечер. Холод, снег, слабый плач ребенка.
— Не мог, — сказал он. — Я врач. Мы не проходим мимо.
— Но ведь все могло сложиться иначе. Могли обвинить тебя. Рустам мог победить. Ты мог…
— Мог, — согласился он. — Но не сложилось. И знаешь что? Я бы все равно остановился. Даже если бы знал, чем это кончится.
— Почему?
Он посмотрел на нее — на светлые волосы, на серые глаза, на веснушки на носу. На женщину, которая стала его женой.
— Потому что иначе я бы не встретил тебя.
Марина улыбнулась. Положила голову ему на плечо.
— Знаешь, Динка мне однажды сказала: есть люди, которые проходят мимо, и есть те, кто останавливается. Вторых мало, но они меняют мир.
— Она была права.
— Она была умная.
— Да, она была.
Они молчали, глядя в окно. За окном темнело, загорались огни. Обычный вечер, обычная жизнь. Но для них — новая. Настоящая.
Из детской донесся звук: Митя проснулся и позвал. Не заплакал — позвал.
— Ма-а…
Марина встала.
— Иду, маленький. Иду.
Сергей Николаевич смотрел ей вслед. Думал о том, как странно все устроено. Год назад он был никем — бывшим зэком без денег и будущего. А сейчас — муж, почти отец, врач. Человек.
Он вспомнил глаза умирающей Дины. «Обещайте». Он выполнил обещание. Не до конца: она не увидит, как вырастет ее сын. Но мальчик будет жить. Будет любим. Будет счастлив. Это главное.
Марина вернулась с Митей на руках. Малыш улыбался, тянул ручки.
— Па, — сказал он, глядя на Сергея Николаевича. Первое слово, обращенное к нему.
Сергей Николаевич взял мальчика на руки. Маленькое теплое тело, серые глаза, беззубая улыбка.
— Да, — сказал он. — Па.
И понял, что это правда. Он — отец. Не по крови, не по закону — по любви. По тому обещанию, которое дал умирающей женщине в снегу.
Марина обняла их обоих.
— Мои мужчины, — сказала она тихо.
За окном падал снег — первый в этом году. Декабрь. Ровно год с того дня, когда все началось.
Сергей Николаевич смотрел на снежинки и думал, что жизнь — странная штука. Иногда она отбирает все. А иногда, когда ты уже ни на что не надеешься, дает гораздо больше, чем ты заслуживаешь. Главное — не проходить мимо.
Эту мысль Сергей Николаевич повторял себе часто в последующие месяцы. Жизнь наладилась, приобрела ритм и смысл, но он не позволял себе забывать, с чего все началось. С остановки на пустой дороге, с чужого плача в снегу, с решения не пройти мимо.
Работа в поликлинике оказалась совсем не такой, какой он ее представлял. После областной клиники, после сложных операций и научных конференций — участковый терапевт в спальном районе. Очереди из бабушек с давлением, справки для школьников, бесконечные больничные листы. Коллеги посматривали с любопытством, знали его историю, шептались за спиной. Бывший главврач, бывший зек, а теперь вот — обычный терапевт в обычной поликлинике.
Но Сергею Николаевичу нравилось. После четырех лет в колонии, после всего пережитого, это была нормальная человеческая жизнь. Простые люди с простыми проблемами. Никакой политики, никаких интриг. Лечи — и все.
К нему привыкли быстро. Бабушки из очереди полюбили нового доктора за то, что не торопил, не хамил, выслушивал до конца. Медсестры — за то, что не задирал нос, помогал с бумагами, приносил конфеты к чаю. Заведующая — за то, что никогда не опаздывал и не уходил раньше времени.
— Вы, Сергей Николаевич, прямо находка, — сказала она как-то. — Где таких делают?
— В местах не столь отдаленных, — ответил он с усмешкой.
Она смутилась, но он махнул рукой: ничего, привык.
Митя рос, и с каждым месяцем Сергей Николаевич все больше привязывался к нему. Мальчик был смышленый, веселый, с характером. Топал по квартире на нетвердых ножках, тащил в рот все подряд, смеялся заливисто, когда его подбрасывали.
— По! — говорил он, протягивая ручки.
И Сергей Николаевич каждый раз чувствовал, как что-то теплое разливается в груди. Он не знал, помнит ли Митя свою настоящую мать. Наверное, нет — слишком мал был, когда она умерла. Но иногда, глядя в его серые глаза, Сергей Николаевич видел в них Дину. Ту женщину в снегу, которая из последних сил прижимала к себе ребенка. Которая вложила в пеленку ключ и записку. Которая попросила: «Обещайте».
— Ты думаешь о ней? — спросила однажды Марина, заметив его задумчивый взгляд.
— О Дине? Иногда….
