Она допила свой чай, стоя у окна. Рассвет разгорался, заливая улицы розоватым светом. Город просыпался. Ее жизнь старой, доверчивой женщины заканчивалась. Она чувствовала лишь странное, леденящее спокойствие.
Прошло полчаса. Может, больше. Она уже мыла свою чашку, когда на ее телефоне, лежавшем на столе, вспыхнул экран и прозвучал короткий, насмешливый сигнал сообщения. Она медленно вытерла руки, подошла к столу. Взяла телефон. На экране было одно-единственное сообщение. От него.
Она открыла его. Фотография. Яркая, цветная. Он в аэропорту. Лицо расплылось в счастливой, торжествующей улыбке. Он обнимал за плечи молодую девушку с длинными темными волосами. Ее губы были поджаты в надменной ухмылке. А он… Он целовал ее в щеку.
И под фотографией текст. Всего две строчки. Но таких, от которых кровь стыла в жилах.
«Прощай, мымра. Оставляю тебя ни с чем».
Она смотрела на экран. Секунду, две, минуту. Ее лицо ничего не выражало. Затем уголки ее губ медленно поползли вверх. Неуловимо, искаженно. Это была не улыбка. Это была ухмылка. Тихая, леденящая, полная такого презрения и осознания собственной силы, что воздух в кухне словно сгустился.
Она опустила телефон. Подошла к окну. Утреннее солнце било в глаза. Она щурилась. Он еще не знал. Не догадывался, этот счастливый предатель в самолете, что всего пятнадцать минут назад, пока он с замирающим от восторга сердцем нес свой потертый чемодан к машине, она совершила один-единственный звонок. Звонок, который перевернет все с ног на голову.
Она подняла телефон снова, нашла в контактах номер управляющего их общим бизнесом — небольшим, но очень прибыльным производственным цехом. Михаил Степанович — старый, проверенный друг, который давно уже смотрел на ее мужа с нескрываемым осуждением.
Она набрала номер. Трубку сняли почти сразу.
— Алло, Марина.
Голос Михаила Степановича был спокоен. Он ждал этого звонка и знал, что все по плану.
— Все сделано, Михаил Степанович, — сказала она, и ее голос прозвучал удивительно твердо и ровно. — Он только что ушел. С чемоданом.
— Ясно, не переживай. Все документы у меня. Перевод на твое имя оформлен. Он ничего не получит. Ни цеха, ни денег. Только долги, которые успел наделать в последнее время.
— Спасибо, Михаил Степанович.
— Держись, Мариш. Ты все правильно сделала. Терпела слишком долго. Я искренне рад за тебя.
Она положила трубку. Тишина в квартире снова стала ее союзницей. Она больше не была мертвой. Она была звенящей, наполненной ожиданием.
Она села на кухонный стул, положила руки на стол. Ладони были сухими и холодными. Она вспоминала. Все началось не вчера. Не год назад. Это было медленное, ползучее отравление. Сначала просто отдаление. Он стал позже задерживаться на работе. Потом — частые совещания, встречи с партнерами. Потом — первые пренебрежительные фразы.
«Что ты в этом понимаешь?», «Не лезь не в свое дело», «Сиди уж на своей теплой кухне, твоя забота — чтобы борщ в холодильнике был и рубашка моя висела на вешалке».
Она сидела на кухне, варила борщи и гладила рубашки. Верила, прощала, искала компромисс. Потому что так было надо. Потому что семья. Потому что прожито столько лет.
А потом появилась она. Молодая, яркая, хищная. Он даже не пытался особо скрывать. От него пахло чужими духами. В карманах пиджака она находила чеки из магазинов и ресторанов. Он стал тратить деньги. Много денег. На что — не объяснял. А когда Марина спрашивала, кричал, что она его доит, что он пашет как лошадь, а она только и может, что руки протягивать.
А она протягивала руки, только чтобы постирать его одежду. Приготовить ему ужин. Зашить, погладить, вылечить, когда он болел. Выслушать, когда жаловался на жизнь. Она была тенью, фоном, таким удобным приложением к его благополучию.
И в один прекрасный день она поняла: так больше не может продолжаться. Она увидела в его телефоне переписку с той самой Леночкой. Нежные, вульгарные, унизительные для нее, Марины, сообщения. Там были и слова о деньгах. О том, как он обчистит эту дуру, и они свалят в теплые края.
«Ты не представляешь, как она меня достала, — говорил муж в голосовом сообщении. — Не понимаю, что я в ней нашел много лет назад. Обрюзгшая, скучная клуша, целыми днями ноет, что я по дому не помогаю и внимания не уделяю ей. Какое внимание, когда мне смотреть на нее противно. Эх, ладно, прости, что загрузил тебя, котенок. Жду не дождусь, когда уже свалю от этой дуры».
И тогда в ней что-то щелкнуло. Терпение, долгое и безропотное, лопнуло. Оно не ушло в слезы или истерику. Оно превратилось в сталь.
Она пошла к Михаилу Степановичу. Старому бухгалтеру, который вел все их финансовые дела с самого начала. Она показала ему переписку. Рассказала все. И увидела в его глазах не жалость, а яростную, праведную злость….
