Мирослава не придала значения этим словам. Она поблагодарила, попрощалась и пошла дальше. Достала телефон и написала матери короткое сообщение: «Я на вокзале. Вечером позвоню. Поцелуй Еву от меня крепко-крепко».
Ирина Петровна ответила почти сразу, как всегда быстро и заботливо: «Хорошо, доченька. У нас все отлично. Завтракаем сейчас, она ест кашу. Счастливой дороги! Береги себя!»
Мать всегда была надежной опорой в жизни Мирославы. После развода с первым мужем, когда Еве было всего два года, именно она помогала дочери поднимать ребенка, поддерживала морально в трудные моменты и даже финансово, когда денег не хватало на самое необходимое. Ирине Петровне было шестьдесят, она всю жизнь проработала библиотекарем в районной библиотеке и жила в небольшой однокомнатной квартире на окраине города, в старом панельном доме. Но для Евы всегда находилось место на раскладном диване, время для игр и чтения сказок, и бесконечная бабушкина ласка, которой так не хватало девочке дома.
Вокзал встретил привычным шумом и суетой. Мирослава с Василием прошли через автоматические двери в здание. Внутри пахло кофе из автоматов, выпечкой из киоска и каким-то специфическим вокзальным запахом — смесью пыли, людского пота и машинного масла. Они прошли через турникеты, показав билет контролеру. Мирослава купила бутылку минеральной воды без газа в киоске, и они направились к перрону через длинный коридор с рекламными плакатами на стенах.
Ее поезд уже стоял у платформы — длинный, синий, с белыми горизонтальными полосами вдоль вагонов и логотипом железнодорожной компании на боку. Она посмотрела на распечатанный билет, сверяясь с информацией: вагон номер 8, место 32, купе.
— Ну, удачной дороги, — сказал Василий и добавил с какой-то неуместной, почти театральной бодростью: — Не волнуйся ни о чем. Тут все будет в полном порядке. Я все контролирую. Просто сосредоточься на работе.
Мирослава замерла на перроне, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Что-то в этой фразе насторожило ее, заставило внутренне напрячься. Василий обычно не был таким словоохотливым перед ее отъездами. Обычно он кивал, целовал в щеку формально, почти по-братски, и возвращался домой или на работу. А сейчас он словно старался убедить ее в чем-то, хотя она ничего не спрашивала и не высказывала никаких сомнений. Зачем ему это нужно?
— Хорошо, — медленно произнесла она, всматриваясь в его лицо. — До встречи, Василий.
Василий быстро удалился, а Мирослава стала медленно считать вагоны, проходя вдоль состава по бетонному перрону. Людей на вокзале было много, как всегда в утренний час. Кто-то прощался с родными, обнимаясь и целуясь перед разлукой, кто-то торопливо грузил тяжелые сумки и рюкзаки в тамбуры вагонов, кто-то стоял в сторонке и курил последнюю сигарету перед долгой дорогой, выдыхая дым в прохладный воздух.
Мирослава дошла до своего восьмого вагона, поднялась по ступенькам и уже занесла ногу на подножку, направляясь внутрь, как вдруг почувствовала, что кто-то схватил ее за руку — крепко, настойчиво, почти больно. Она резко обернулась, теряя равновесие, и увидела Клавдию Ивановну. Женщина стояла перед ней на перроне, тяжело дыша, с испуганным, почти перекошенным лицом. На ней был синий рабочий халат с желтой нашивкой «Персонал вокзала» на груди. В одной руке — металлическое ведро, в другой — длинная деревянная швабра.
— Стой! — резко и громко сказала Клавдия Ивановна, так что несколько человек обернулись. — Не садись в вагон! Слышишь? Не садись!
Мирослава опешила, чувствуя, как внутри все сжимается от непонимания.
— Клавдия Ивановна? Что вы здесь делаете? Что случилось? Почему вы меня останавливаете?
Пожилая женщина быстро огляделась по сторонам, словно проверяя, не следит ли за ними кто-то, не слушает ли посторонний, и притянула Мирославу ближе к себе, понизив голос до шепота.
— Быстро пойдем за мной! Я тебе кое-что покажу! Это очень важно, девонька! Очень! Поверь! — прошептала она настойчиво, сжимая ее запястье холодными пальцами. — Не задавай вопросов! Просто пойдем!
Мирослава растерялась, не зная, что делать. Что происходит? Почему уборщица из их подъезда, которую она знает только мельком, хватает ее на вокзале и требует куда-то идти? Это казалось абсурдным, нелогичным, даже пугающим. Может, она не в себе? Может, у нее проблемы с головой? Но лицо Клавдии Ивановны было абсолютно серьезным, собранным, почти суровым. В ее глазах не было ни шутки, ни безумия, ни старческого помутнения, только твердая решимость и какая-то тревога.
— Клавдия Ивановна, у меня поезд уйдет через пятнадцать минут, — начала Мирослава, пытаясь освободить руку, но та держала крепко.
— Поезд подождет. Еще один будет через два часа. А то, что я тебе покажу, ждать не будет. Это касается тебя лично. Твоей жизни. Пойдем быстро, пока не поздно!
Клавдия Ивановна настаивала с такой убежденностью, что Мирослава вдруг поняла: это серьезно. Женщина потянула Мирославу за руку, и та, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, интуиции, которая подсказывала, что надо послушаться, пошла следом, спустившись со ступенек вагона обратно на перрон. Они прошли вдоль платформы, миновали несколько вагонов, обогнули группу курящих мужчин и свернули к главному зданию вокзала через боковой вход.
— Куда мы идем? — спросила Мирослава, чувствуя, как внутри нарастает тревога, холодная и липкая.
— В кафетерий. Там твой муж, — коротко ответила Клавдия Ивановна, не останавливаясь и не оборачиваясь.
Мирослава остановилась как вкопанная, застыв на месте…
