Сергей опустился на пластиковый стул рядом с банкоматом, осознавая, что Марина обокрала его дочиста. Доверенность на управление банковскими счетами он дал ей месяц назад, когда она жаловалась на проблемы с собственной картой. Тогда это казалось естественным жестом мужчины, который доверяет любимой женщине. Теперь эта доверенность превратилась в орудие его полного разорения.
Ночь в больнице тянулась бесконечно. Анна сидела в палате реанимации на жестком стуле рядом с кроваткой сына. Ваня лежал неподвижно, подключенный к множеству аппаратов, которые мониторили каждый удар его сердца, каждый искусственный вдох. Его маленькая рука была холодной в ее ладони. Мониторы пищали монотонно, показывая слабую мозговую активность.
Врачи заходили каждый час, проверяли показания приборов, делали записи в карте, но их лица ничего не выражали. Анна не отходила от кровати, шептала сыну что-то неслышное, молилась Богу, в которого не верила.
За стеклянной перегородкой палаты она видела Сергея. Он сидел на полу коридора, привалившись спиной к стене, и плакал. Беззвучно, как плачут взрослые мужчины, когда рушится их мир. Лиза спала у него на коленях, укрытая его пиджаком. Валентина Петровна дремала на скамейке неподалеку.
К утру состояние Вани стабилизировалось. Но врачи по-прежнему не давали прогнозов. Анна провела бессонную ночь, держа сына за руку и думая о том, что ее месть обернулась против нее самой. Она хотела проучить мужа, показать ему, что не так просто бросить семью и забрать детей. Но цена урока оказалась слишком высокой.
Утренний свет пробивался сквозь больничные окна, когда дежурная медсестра принесла Анне чашку чая.
— Идите умойтесь, я посижу с мальчиком, — предложила она участливо.
Но Анна покачала головой. Она не могла оставить Ваню даже на минуту, боясь, что он уйдет, пока ее не будет рядом. Сергей так и провел ночь в коридоре, не в силах уйти, но и не имея права войти в палату. Он думал о том, как все пошло не так. Утром он планировал быть на турецком пляже с Мариной и детьми, а теперь сидел в больничном коридоре, разоренный и покинутый, с умирающим сыном за стеклянной стеной.
Валентина Петровна проснулась первой и отвела Лизу в больничное кафе. Девочке нужно было поесть и отвлечься от происходящего.
— Ванечка поправится? — спрашивала Лиза, жуя бутерброд.
— Поправится, солнышко, обязательно поправится! — отвечала бабушка, не веря собственным словам.
В палате реанимации продолжали пищать мониторы, отсчитывая секунды жизни трехлетнего мальчика. Анна не выпускала его руку, надеясь, что ее тепло поможет ему вернуться. Она думала о том, что готова отдать все — свою месть, свою правоту, свою гордость, — только бы Ваня открыл глаза и сказал «мама».
Утро третьих суток в реанимации началось с чуда. Анна дремала в кресле рядом с кроваткой сына, когда услышала тихий шорох. Ваня открыл глаза и медленно повернул голову к матери. Его взгляд был осмысленным, живым.
— Мама, — прошептал он едва слышно, и это слово прозвучало как самая прекрасная музыка в мире.
Дежурная медсестра тут же вызвала врачей, и через минуту в палату вбежала целая бригада в белых халатах. Заведующий отделением проверял рефлексы мальчика, светил фонариком в глаза, задавал простые вопросы.
— Как тебя зовут? Сколько тебе лет?
Ваня отвечал тихо, но четко, и каждый его ответ был доказательством того, что мозг не пострадал.
— Это настоящее чудо, — сказал врач, изучая показания приборов.
Анна плакала, целуя сына в лоб, в щеки, в маленькие ладошки. Она не верила, что кошмар закончился, что ее мальчик вернулся к ней живым и здоровым. Мониторы показывали стабильные жизненные показатели. Дыхание восстановилось.
Сергей ворвался в палату, услышав голоса врачей. Он не спал уже трое суток, его лицо заросло щетиной, глаза были красными от усталости и слез. Увидев, что Ваня в сознании, он бросился к кровати, но мальчик испуганно отвернулся и прижался к матери. Ваня помнил крики в аэропорту, помнил, как папа кричал на маму по телефону. Детская память сохранила страх и боль того дня, когда все пошло не так…
