— Юлиана, встань.
Она подняла на меня свои огромные, полные ужаса глаза, но подчинилась. Ее тело было невесомым, словно у птицы. Я без малейшего усилия помогла ей подняться на ноги. Она качнулась, и я придержала ее, чувствуя, как остро выпирают ее лопатки сквозь тонкую ткань униформы. Не говоря ни слова, я расстегнула свое кашемировое пальто — то самое, что купила в Цюрихе на первый большой бонус, представляя, как однажды буду гулять в нем с Юлей по столичным паркам. Я сняла его и накинула на ее плечи. Дорогая теплая ткань скрыла убогий фартук с унизительной надписью, и моя дочь мгновенно стала похожа на испуганного подростка, а не на забитую служанку.
— Кто это сделал с твоими руками? — спросила я так же тихо, глядя на страшные синяки.
Вопрос прозвучал не как обвинение, а как констатация факта, который будет занесен в протокол. За моей спиной раздался шорох дорогой ткани и тяжелые шаги. Женщина спускалась по лестнице, и каждый ее шаг был преисполнен осознания собственной власти в этом доме.
— Я — Таисия Строганова, — произнесла она ледяным тоном, останавливаясь в нескольких шагах от нас. — Вы немедленно отпустите жену моего сына. У нее есть обязанности.
Только тогда я повернулась и посмотрела ей прямо в глаза. Я видела таких, как она. Женщины, рожденные с уверенностью, что весь мир – их поместье, а все остальные – персонал. Ее лицо было ухоженным, но жестким, как посмертная маска.
— Я — Фаина Медведева. Ее мать, — ответила я, разделяя каждое слово. Мой взгляд был таким же холодным, как ее. — Вы покажете мне ее комнату. Сейчас же.
В ее глазах мелькнуло удивление. Она ожидала чего угодно: слез, криков, угроз, мольбы. Но она не была готова к спокойному, непререкаемому приказу. Это был не тот язык, на котором с ней привыкли разговаривать люди моего круга. Эта секундная заминка была моей первой маленькой победой. Она поджала губы, ее лицо окаменело от ярости, но она развернулась и молча пошла вглубь дома.
Она вела нас не по парадной лестнице, а через длинный коридор, мимо кухни, где пахло вчерашним супом, к узкой темной лестнице в конце дома. Служебный вход. Поднимаясь по скрипучим ступеням, я крепче сжимала плечо Юли. Она дрожала всем телом и не произнесла ни слова, лишь крепко держалась за меня.
Комната находилась на чердаке. Маленькая убогая каморка с наклонным потолком и крохотным, засиженным пылью окном под самой крышей. Внутри стояла узкая железная кровать, застеленная тонким серым одеялом, и шаткий табурет. Ни стола, ни шкафа, ни единой личной вещи. Ни фотографии, ни книги. Это была не комната, а чулан для швабр, в котором разрешили спать человеку. Запах здесь стоял спертый, тяжелый — запах безысходности.
Таисия осталась стоять в дверях, скрестив руки на груди, с видом победительницы. Вот, мол, смотри, где место твоей дочери. Но я снова не обратила на нее внимания. Я осторожно усадила Юлю на кровать и только тогда достала из кармана свой швейцарский смартфон. В этом убогом чулане он выглядел как артефакт из другого мира: гладкий, холодный, эффективный. Мои пальцы привычно забегали по экрану. Я не искала в контактах старых друзей или родственников. Я открыла приложение для бронирования отелей. Гостиница «Националь». Президентский люкс. Имя — вымышленное, Анна Вольская. Оплата — корпоративной кредитной картой господина Дюбуа, той, что была предназначена для непредвиденных расходов и которую невозможно было отследить. Все заняло не больше минуты. Подтверждение бронирования бесшумно высветилось на экране. План был готов.
Я убрала телефон, снова взяла Юлю за руку и посмотрела на Таисию.
— Мы уходим.
Я повела дочь мимо нее, из этой холодной каморки. Таисия не двинулась с места, лишь проводила нас взглядом, полным яда и недоумения. Она все еще не понимала, что происходит. Она проиграла, но еще не осознала этого. Мы спустились вниз и прошли через тот же огромный, бездушный холл. Я забрала свой чемодан с крыльца. Такси, к счастью, все еще стояло у ворот. Я попросила водителя подождать — какая-то часть меня уже тогда знала, что все пойдет не по плану. Водитель с нескрываемым любопытством смотрел, как я усаживаю на заднее сиденье странную, закутанную в дорогое пальто девушку с испуганным лицом.
Машина тронулась, и величественный особняк Строгановых начал уменьшаться в зеркале заднего вида. Юлиана сидела рядом со мной, сжавшись в комок, и ее продолжало трясти. Она смотрела не на меня, а куда-то в пустоту перед собой.
— Мама, ты не понимаешь, — наконец прошептала она, и в ее голосе звенел ужас. — Мой телефон. Олег его отслеживает. Он всегда знает, где я. Он найдет нас.
Я спокойно посмотрела на нее, затем на маленький дешевый смартфон, который она судорожно сжимала в руке. Это был поводок. Электронный ошейник. Я мягко взяла телефон из ее ослабевших пальцев. Она даже не сопротивлялась. Не говоря ни слова, я нажала на кнопку стеклоподъемника. Холодный ноябрьский воздух ворвался в салон. Машина как раз выезжала с тихой поселковой дороги на скоростное шоссе. И я, не размахиваясь, просто выбросила ее телефон в темное окно. Он мелькнул и исчез в ночи, поглощенный ревом проносящихся мимо машин. Юля ахнула и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.
— Его он может отследить, — сказала я совершенно спокойно, нажимая на кнопку, чтобы закрыть окно. — Нас не сможет.
Окно такси было закрыто. Тишина в салоне стала плотной, почти осязаемой, нарушаемая лишь шуршанием шин по мокрому асфальту. Юля не плакала. Она просто смотрела прямо перед собой, и ее неподвижный взгляд был страшнее любых рыданий.
В отеле швейцар, одетый в ливрею, распахнул перед нами дверь. Я назвала на ресепшене имя «Анна Вольская», и молодая девушка с безупречной улыбкой вручила мне ключ-карту, не задав ни единого вопроса. В этом мире, мире больших денег и безупречного сервиса, анонимность была такой же стандартной услугой, как чистые полотенца. Наш люкс был на 23-м этаже. Огромные окна от пола до потолка открывали вид на ночную столицу, расчерченную огнями машин. В комнате пахло дорогим парфюмом и свежими цветами. Я провела Юлю в спальню с огромной кроватью, покрытой белоснежным одеялом, и усадила ее на край. Она была легкой, как пушинка.
— Я сейчас наберу тебе ванну, — сказала я тихо.
Пока вода с тихим шорохом наполняла мраморную чашу, я заказала по телефону легкий ужин: куриный бульон, свежий хлеб, травяной чай. Простые, понятные вещи. Затем я достала из своего чемодана новый, еще в упаковке, телефон и SIM-карту, которую купила в аэропорту. Старый номер мне больше не понадобится. Я активировала новый, перенесла несколько нужных контактов из облачного хранилища и положила его на стол. Это был мой новый инструмент.
Когда Юля вышла из ванной, закутанная в огромный махровый халат, она выглядела еще более хрупкой. Пар смягчил черты ее лица, но не смог стереть с него печать долгого страдания. Я помогла ей сесть в кресло у окна, подвинула столик с едой. Она взяла ложку, но тут же положила ее обратно. И тогда ее прорвало.
Слова полились из нее беспорядочным, сбивчивым потоком. Это был не рассказ, а исповедь, которую она, должно быть, прокручивала в голове тысячи раз в своей каморке на чердаке. Сначала — сказка. Олег, такой обаятельный, такой щедрый. Цветы, рестораны, обещания вечной любви. Свадьба, о которой писали в светской хронике. И ее гордость, что она, простая девочка, вошла в такую семью.
Потом началась изоляция. Медленная, планомерная. Сначала Таисия Борисовна мягко намекнула, что ее университетские подруги – не их круга. Потом Олег стал проверять ее телефон — в шутку, конечно, чтобы уберечь ее от всяких глупостей. Звонки домой, мне, стали короткими и всегда происходили под его или Таисиным контролем. Письма она писала под диктовку. Затем появились правила семьи. Она должна была вставать раньше всех и следить за завтраком. Ее одежда подвергалась критике. Ее мнение по любому вопросу высмеивалось как мнение простушки. Ее медленно, день за днем, лишали собственного «я», превращая в безмолвную тень…
