Через несколько секунд в холл вошли четверо. Двое в строгих гражданских костюмах, с лицами, не выражающими никаких эмоций. И двое в полицейской форме, оставшиеся у входа. Один из тех, что в штатском, высокий седоватый мужчина, сделал шаг вперед и предъявил удостоверение.
— Старший уполномоченный управления экономической безопасности и противодействия коррупции капитан Соколов. Таисия Борисовна Строганова? Олег Матвеевич Строганов?
Таисия молчала, глядя на него как на привидение. Олег что-то нечленораздельно промычал.
— Вы задерживаетесь по подозрению в совершении мошенничества в особо крупном размере, в предварительном сговоре и незаконном выводе активов за пределы страны, — монотонно произнес капитан. — Прошу вас предъявить ваши паспорта.
Паспорта. Последний гвоздь в крышку их гроба. Их билет на свободу, который теперь стал просто уликой. Их побег был окончен, не начавшись. Они были раздавлены. Уничтожены. Второй офицер подошел к Олегу. Тот даже не пытался сопротивляться. Он просто стоял, опустив руки, пока на его запястьях в бархатном халате не щелкнули наручники.
Таисию никто не трогал. Она стояла неподвижно, как статуя, и только ее мертвенная бледность выдавала то, что она еще жива. Она смотрела в одну точку — сквозь меня, сквозь стены, сквозь всю свою рухнувшую жизнь.
Когда Олега повели к выходу, он, казалось, очнулся. Проходя мимо открытой двери, он увидел припаркованную у ворот машину — ту самую, на которой приехали мы. И он увидел, кто сидит на заднем сиденье. Юля. Она сидела там, закутанная в мое пальто, хрупкая, но прямая. Я попросила ее поехать с нами. Я сказала, что ей нужно это увидеть. Увидеть не их унижение, а свое освобождение.
Увидев ее, Олег взревел. Это был крик бессильной, животной ярости. Вся его спесь, вся его лощеная самоуверенность слетели, обнажив его истинную, мелкую и злобную суть.
— Это ты! Ты все это устроила! — орал он, дергаясь в руках конвоиров. — Ты ничего не получишь! Слышишь? Ничего! Ты все еще моя жена, тупая ты корова!
Он продолжал выкрикивать проклятия, пока его заталкивали в машину. И тогда Вера Павловна Орлова сделала шаг вперед. Она обратилась не ко мне и не к полицейским. Она говорила прямо в спину уходящему Олегу, и ее спокойный, юридически выверенный голос прозвучал в наступившей тишине громче любого крика:
— Вообще-то, господин Строганов, исковое заявление о расторжении брака было подано сегодня утром. На основании мошенничества и жестокого обращения. Ваш брак признан недействительным с момента его заключения, а это значит, что она получает всё.
Слова адвоката не были выстрелом. Они были щелчком замка, запирающего дверь в прошлое. Я стояла в холодном мраморном холле, среди обломков чужой жизни, и не чувствовала ни злорадства, ни даже удовлетворения. Я чувствовала только тишину. Тишину, которая наступает после того, как утихает долгая, изнурительная буря. Работа была сделана.
Шесть месяцев спустя. Воздух в моем офисе пахнет свежесваренным кофе и лимонной полиролью для дерева. Из панорамного окна на вісоком этаже бизнес-центра видна вся столица — суетливая, деловая, живущая по своим законам. Законам, которые я научилась не только понимать, но и использовать. На стеклянной двери матовыми серебряными буквами выведено: «Медведева и партнеры. Управление активами и частным капиталом». Мои навыки, отточенные за пятнадцать лет в Женеве, наконец работают на меня.
— Нет, месье Дюбуа, — говорю я в гарнитуру, просматривая на экране компьютера график доходности активов. — Мы не можем инвестировать в этот стартап. Слишком высокий риск, их бизнес-модель нежизнеспособна. Я вышлю вам детальный отчет через час…
