За два дня до этого самого праздника Роберт проснулся в пять утра с такой головной болью, что, как он сказал, думал, сейчас голова лопнет. Он все это рассказывал, пока вел машину куда-то подальше от зала, подальше от этого «гадюшника», как он выразился. А я сидела рядом, смотрела на дорогу и все еще ловила себя на мысли, что вот-вот проснусь, потому что такого во сне не придумаешь.
— Спустился я тогда таблетку выпить, — говорил он, сворачивая с одной пустой субботней улицы на другую. — Сама знаешь меня, вечно все куда-то закину и забываю. Уверен был, что планшет лежит на кухне. Пошел искать.
Наша квартира тогда была в большом жилом комплексе. «Трехуровневая карусель», как я ее называла. Мы купили ее 15 лет назад, когда наш строительный бизнес наконец-то выстрелил. Мы с Робертом начинали с нуля: я — обычный риелтор, он — инженер-строитель. Сорок лет крутили барабан, бегали по стройкам и по показам квартир. К тому моменту, о котором он рассказывал, у нас была своя компания, человек на 20, и примерно 150 миллионов в недвижимости и активах.
— Пришел на кухню, планшета нет, — продолжал Роберт. — И тут вспоминаю: я же его Максиму давал. Помнишь, он к нам на ужин заходил, жаловался, что ноутбук глючит?
Он устало провел рукой по лицу.
— Написал ему: «Планшет у тебя». Он ответил, что забыл его у себя в квартире, на столе в гостиной. Дал код от двери. Ну, думаю, что такого: 6 утра, они спят, я тихо зайду, заберу и уйду.
Квартиру Максиму и Валерии мы когда-то подарили на свадьбу. Хорошие 100 метров в центре, дом с консьержем, метро рядом. Тогда это казалось щедрым подарком любящих родителей. Сейчас, на фоне той жадности, что разъедала моего сына изнутри, это казалось мелочью.
— Приезжаю, — продолжал Роберт. — Открываю домофоном, поднимаюсь. Максима нет — он, видно, на свою новую зарядку умчался в спортзал, а Валерия в душе. Я тихо зашел, планшет на столе, как он и сказал. Беру, и тут вижу…
Он на секунду замолчал, сжал руль.
— Планшет был синхронизирован с его телефоном. И прямо по экрану, одна за другой, шли всплывающие сообщения.
— Ты же никогда в его переписку не лез, — тихо сказала я.
— Никогда, — кивнул он. — И в этот раз не собирался. Но одно слово бросилось в глаза: «Яд». Ты понимаешь? Не «работа», не «срочно», не «поговорим», а «ЯД». Я почувствовала, как внутри все провалилось.
— Я решил, что показалось, — продолжал он. — Взял планшет в руки. Разблокировал. Пароль тот же самый, что и 10 лет назад — его дата рождения. И открылся чат.
Страницы и страницы текста. Максим переписывался с двоюродным братом Валерии, Борисом — тем самым, который работает в химической лаборатории. Они обсуждали все по пунктам. Какое именно вещество нужно, чтобы вызвать симптомы сердечного приступа, который обычная экспертиза не заметит. Какая дозировка? Через сколько минут подействует? В какой момент подсыпать?
— «У мамы сердце слабое. Никто сомневаться не будет», — процитировал Роберт, еле выговаривая. — «Это идеальное решение: быстро, чисто, без рисков».
Он шумно выдохнул.
— «Без рисков». Он о смерти собственной матери писал как о выгодной сделке.
Я молчала. Просто слушала. И чувствовала, как будто кто-то аккуратно выдергивает из-под меня почву, кирпичик за кирпичиком.
— Я сел прямо у них в гостиной, на их диван, — сказал Роберт. — Читал все это и не верил. Там были подробности… мерзости точные. Как ты выпьешь, через сколько начнешь себя плохо чувствовать. Как он вовремя вызовет скорую. Как в больнице напишут «естественная смерть». Как я останусь вдовцом и легко внушаемым стариком, который под диктовку перепишет завещание.
Он помолчал, потом добавил:
— И главное, там ясно было: это не только идея Валерии. Максим все понимал. Он соглашался, задавал вопросы, уточнял. Не жертва. Соучастник.
Я закрыла глаза. Сынок, которого я считала умным, добрым, порядочным. Максим, который носил меня по больницам, когда у меня были приступы. И этот же Максим в переписке холодно обсуждает, сколько минут мне понадобится, чтобы отыграть свою роль.
— И тут, — продолжал Роберт, — я слышу, как в ванной вода выключилась. Валерия вышла из душа. Я все закрыл, забрал планшет и ушел. Домой приехал как в тумане. Ты еще спала. Я не смог сразу рассказать. Сам должен был до конца переварить, убедиться, что это не помутнение.
Он сжал губы.
— Весь день сидел за компьютером, читал, спрашивал, советовался. В итоге нашел частного детектива. Попросил проверить Валерию. Все. От и до.
Он криво усмехнулся:
— И вот тут нас накрыло второй раз. Оказалось, что никакой «идеальной невестки» у нас никогда и не было. Точнее, она была, но совсем не тем человеком, за кого себя выдавала. Она уже была замужем, — продолжал он. — До Максима. Ее первый муж, бизнесмен лет 50, погиб 9 лет назад. Якобы дома упал с лестницы. Полиция посмотрела, руками развела, дело закрыли. А Валерия получила все. Примерно 20 миллионов в сегодняшних деньгах. Родные того мужчины пытались оспорить завещание — оно было составлено буквально за пару недель до несчастного случая и полностью переписывало имущество в пользу молодой жены. Но ничего не доказали.
— На эти деньги она себе жизнь построила, — сказал Роберт. — Курорты, шмотки, рестораны, дорогие тусовки. И вот на одной из таких вечеринок, на Новый год на юге, она и познакомилась с нашим Максимом. Тогда ему было 32. Он уже работал с нами в компании, зарабатывал нормально, но без особых чудес. Ей — 27. Красивая, ухоженная, со своими деньгами, как нам тогда казалось.
— Она выбрала его заранее, — тихо сказал Роберт. — Детектив уверен. Она изучила нашу семью, поняла, что у нас есть бизнес и капиталы. Максим оказался идеальной мишенью: молодой, перспективный, единственный наследник.
Я сглотнула.
— А Максим? — голос у меня сорвался. — Он жертва? Или все-таки заодно?
Роберт посмотрел на меня так, что все стало ясно еще до слов.
— Переписка все говорит, Люда. Он все понимал. Он не только согласился, он участвовал в планировании. Наш сын не попал под влияние. Наш сын совершает преступление.
Мы в этот момент как раз выехали на смотровую площадку. Снизу раскинулась столица — огромная, живая, равнодушная к тому, что моя жизнь только что перевернулась. Роберт заглушил двигатель. Мы молчали какое-то время. Я слушала шум города и свое собственное дыхание.
— За что? — наконец выдохнула я. — Мы же все ему дали. Образование, дом, работу. Он у нас в фирме не бедствует. Зачем?
— Жадность, — горько сказал Роберт. — И нетерпение. Он знает, что мы с тобой здоровы. Можем прожить еще 20–30 лет. А ему деньги нужны сейчас. Мало того, что ему и так достанется, так он еще решил, что ему мало.
Он повернулся ко мне:
— Помнишь, что было два года назад, когда мои родители умерли?
Я кивнула. Как такое забудешь? Тогда Роберт получил в наследство около 30 миллионов. Мы сели, посчитали, поговорили и решили треть отдать на благотворительность. 10 миллионов перечислили в фонд, который помогает пожилым людям, пострадавшим от мошенников. Остальное оставили себе и бизнесу.
— Максим тогда взбесился, — напомнил Роберт. — Кричал, что мы выбрасываем наследство семьи, что это его деньги по праву. Помнишь, как мы тогда поругались?
Помнила. Это была, наверное, самая тяжелая ссора за всю нашу семейную историю. Максим недели три с нами почти не общался. Потом приехал, извинился, сказал, что перегнул палку, что был неправ.
— Только это не были настоящие извинения, — тихо сказал Роберт. — Он не передумал. Он просто спрятал обиду. А Валерия все это время подливала масла в огонь. Эта гадость в нем зрела, зрела, пока не выродилась вот во что.
Он набрал воздуха поглубже.
— И это еще не все, что детектив нашел. Оказалось, у Максима огромные долги. Он полез в криптовалюты, игрался там как в казино и проиграл почти пять миллионов. От нас, конечно, все это скрывал. Валерия закрыла часть, но не все. Плюс кредиты, плюс деловые партнеры из серой зоны, с которыми лучше не связываться.
— Они загнаны в угол, — сказал Роберт. — И настолько, что готовы убить.
Я смотрела вниз, на город. столица жила своей жизнью: машины, дома, окна, люди. У кого-то в этот момент рождались дети, кто-то женился, кто-то пил кофе, а я сидела в машине и пыталась осознать, что мой единственный сын только что заказал мое убийство.
— И что мы теперь будем делать? — спросила я.
— Пока не знаю, — честно ответил Роберт. — Но знаю одно: им это с рук не сойдет.
И вот в ту секунду, там, в машине над ночной столицей, я для себя решила: если мой собственный сын решил меня уничтожить, я буду цепляться за жизнь зубами, ногтями, всем, что у меня есть. До последнего вздоха. Я еще не знала, что впереди нас ждет детектив, адвокаты, камеры в доме, суд, газеты, но знала уже точно: назад дороги нет.
Первое, что я сделала, когда мы вернулись домой, — разрыдалась. Не тихо, не красиво, как в кино, а по-настоящему: со всхлипами, с этим зверским давлением в груди, когда кажется, что тебе сейчас действительно станет плохо. Я не помню, как дошла до дивана. Села, уткнулась лицом в ладони и просто плакала. Роберт сел рядом, обнял, прижал к себе. Мы так и сидели — два взрослых человека за 60, которые вдруг поняли, что единственный сын только что подписал им смертный приговор.
Мы плакали не только из-за страха. Мы оплакивали того Максима, которого, как нам казалось, мы знали. Того мальчика, которого привозили из роддома, провожали в первый класс, вели на выпускной. И, наверное, свою наивность тоже, веру в то, что с нашим ребенком такого быть не может.
Когда слезы кончились, на их место пришло что-то другое. Не истерика, не жалость к себе — холодная, очень трезвая злость. Такая, о которой я раньше и не знала, что она во мне есть.
— Расскажи все с самого начала, — сказала я, выдохнув. — Не про переписку, это я уже поняла. Про нас. Про деньги. Про то, как мы вообще до этого дошли. Мне нужно видеть всю картину, Роберт. Как на вскрытии.
Он сходил на кухню, принес два стакана воды, сел рядом, чуть развернувшись ко мне.
— Ладно, — кивнул. — Давай действительно сначала…
