Мы познакомились в 82-м. Мне было 22, ему 24. Я тогда работала секретаршей в маленькой конторе по недвижимости возле столицы: бумажки, звонки, прием клиентов. Роберт был молодым инженером-строителем, делал сметы для разных объектов. Никакой любви с первого взгляда не было. Было нормальное такое человеческое чувство. Понравились друг другу, поговорили, посмеялись, поняли, что думаем в одном направлении. Через год расписались уже беременные Максимом.
Первые годы были тяжелые. Советские остатки, начало девяностых, денег мало, работы много, ребенок маленький, планы огромные, а на руках — дырявый диван и кастрюля супа на три дня. Мы работали как умалишенные. Я потихоньку перешла из секретарей в риелторы, бегала по показам, по сделкам. Роберт взялся за частные стройки и ремонты, потом постепенно дорос до своей маленькой строительной фирмы.
— Максим родился в 84-м, — напомнил он, хотя я и так помнила каждую минуту. — Спокойный был младенец, тихий. Потом хороший ребенок, умный, смышленый. Или нам так казалось.
Он посмотрел в сторону.
— Я сейчас все думаю, — продолжил он, — может, сигналы были и раньше? Мы просто их не хотели видеть. Помнишь, когда ему 10 было, школьный турнир по шахматам?
Конечно, помнила. Максим тогда занял второе место и устроил сцену. Плакал не от обиды, что проиграл, а от бешенства. Говорил, что победитель точно мухлевал, что так нечестно, что именно он заслуживал первое место.
— Я тогда решил, что это детская реакция, — сказал Роберт. — Мол, перерастет. Оно не перерастало, оно оформлялось.
В подростковом возрасте у Максима все время было «хочу больше». Лучше телефон, моднее кроссовки, дороже куртка. Мы с Робертом вкалывали, чтобы дать ему все, что могли, но хватало ненадолго — через пару месяцев появлялось новое «хочу».
— Помнишь его 18-летие? — спросил Роберт.
Как тут не помнить? Максим тогда заявил, что нормальный парень в его возрасте должен ездить на дорогой иномарке. Машина, которую он выбрал, стоила раза в три больше, чем мы вообще могли себе позволить, не разрушив все.
— Мы предложили ему обычную новую машину, — напомнил Роберт. — Простую, но надежную. Он отказался. Сказал, что лучше никакой, чем позориться. Месяц с нами почти не разговаривал. В итоге все-таки взял ту машину. Ездил как король, но осадок остался у всех.
В 90-х дела наши пошли в гору. Я уже работала полноценным агентом, Роберт открыл свою фирму, мы стали покупать участки, строить, продавать. Медленно, но уверенно наращивали капитал. Максим к тому моменту закончил факультет управления, получил диплом, в 23 пришел работать к нам, в семейную компанию.
— Долгое время казалось, что все нормально, — вздохнул Роберт. — Работал, получал зарплату, премии, ездил в отпуск. Ничего особенного. А потом появилась Валерия.
Я ясно увидела тот день, когда он впервые привел ее к нам на ужин.
— Ты тогда сразу сказала, что она тебе не понравилась, — напомнил он.
Я и правда тогда, проводив их, сказала Роберту: не знаю почему, но от нее веет чем-то не тем. Меня смутило не то, как она была одета или говорила, а то, как она смотрела на нашу квартиру. Не как гостья, а как оценщик. Приценилась к мебели, к ремонту, к технике, задавала вопросы про район, про рынок, про то, сколько стоит наш дом, наша компания.
— Я тогда списала это на неуверенность, — призналась я. — Мол, бедная девочка, попала в семью с деньгами, вот и нервничает, пытается произвести впечатление.
— Она, оказывается, прикидывала масштаб куша.
Роберт кивнул и потянулся к папке, лежавшей на журнальном столике.
— Детектив успел за эти два дня нарыть про нее больше, чем мы за 10 лет брака Максима, — сказал он. — Смотри.
Он раскрыл папку, достал несколько листов.
— По документам сейчас она Валерия Андреевна Родионова. Родилась в провинции, отец — владелец магазина автозапчастей, мать — учительница. Самая обычная семья. Никаких особых денег, никаких связей. А дальше самое интересное: 10 лет назад она официально меняет имя и фамилию. До этого была Вера Андреевна Соколова.
— Зачем ей было менять имя? — спросила я.
— Люди меняют имена по разным причинам, — пожал плечами Роберт. — Но в ее случае причина простая: после истории с первым мужем вокруг ее фамилии был шум.
Он перевернул лист.
— Эдуард Костин, — прочитал. — 52 года, владелец оптовой базы по напиткам. Вдовец, детей нет. Познакомился с Верой в баре, где она работала официанткой. Через три месяца съехались, еще через полгода расписались. Через год он погиб в результате несчастного случая — упал с лестницы у себя дома.
— Полиция тогда проверила, но, как обычно, ограничилась поверхностной экспертизой. У Эдуарда была гипертония, давление скакало, и падение списали на то, что закружилась голова. Судмедэкспертизу провели формально, без сложных анализов. Родные не поверили. Наняли адвоката, подняли шум в местной прессе. Но все уперлось в то, что формально причин сомневаться в версии несчастного случая не нашли.
— Завещание он переписал за пару недель до смерти, — добавил Роберт. — Весь бизнес. Все имущество — новой молодой жене. Бумаги оформлял у приличного нотариуса, так что придраться было трудно. В суде они ничего не добились.
Я представила эту картину: мужчина за 50, уставший, одинокий, к нему приходит молодая, красивая официантка, смотрит снизу вверх, улыбается. И через год он уже в могиле, а она — с деньгами.
— После этого она исчезла на несколько лет, — продолжал Роберт. — По некоторым документам и фотографиям — Европа, США, дорогие отели. Брендовые магазины. Потратила часть, остальное вложила. Вернулась уже Валерия Родионовой, «самодостаточной девушкой с деньгами», как она любит говорить. И вскоре после этого — случайная встреча с нашим Максимомна Юге.
— Но почему именно он? — выдохнула я. — Были же мужчины богаче, старше, одинокие. Зачем ей молодой парень с родителями?
— Потому что для долгой игры он идеален, — спокойно ответил Роберт. — Молодой, приятной внешности. Единственный наследник приличного состояния. И… управляемый.
Это слово больно ударило.
— Детектив поговорил с несколькими его бывшими девушками, — продолжал он. — Осторожно, через знакомых, без лишнего шума. Знаешь, что все сказали?
Я молчала, хотя уже догадывалась.
— Что он очень самолюбивый, — сказал Роберт. — Ему важно производить впечатление. Он легко поддается на лесть, любит казаться богаче, успешнее, чем есть на самом деле. И страшно не переносит, когда ему отказывают или ограничивают.
Я опустила глаза. Многое стало вставать на свои места: его реакция на машину в восемнадцать, его обиды, когда мы что-то не одобряли.
— Валерия это почувствовала моментально, — продолжал Роберт. — Она сделала все, чтобы он не думал, что она охотница за деньгами. Наоборот, показала, что у нее свои деньги, свои путешествия, свои вещи. Она искусно подкармливала его самолюбие: «ты лучше родителей разбираешься в бизнесе, они вас сдерживают. Ты мог бы давно зарабатывать больше, если бы не их осторожность».
Я поморщилась. Я помнила фразы Максима в последние годы: «вы думаете по-стариковски», «вы тормозите развитие компании», «с таким капиталом можно было уже в три раза больше зарабатывать». И как часто после семейных ужинов он уходил с Валерией, а через день-два мы получали от него очередной укол.
— Мы были не слепые, — тихо сказала я. — Мы были родители. Нам проще было поверить, что он просто взрослеет, спорит, ищет себя, а не в то, что он превращается в это.
— Мы действительно хотели верить в лучшее, — согласился Роберт. — Но лучшее там не выросло.
Он закрыл папку, отодвинул ее в сторону и потянулся к ноутбуку.
— Это еще не все, — сказал он. — То, что я тебе рассказывал, — только верхушка. Я же успел полностью скопировать всю переписку с планшета, пока они ничего не заметили.
Роберт открыл ноутбук, подключил к нему планшет Максима, несколько раз щелкнул мышкой.
— Сейчас я покажу тебе все, — он посмотрел на меня серьезно. — Но сразу предупреждаю, Люда, будет больно сильнее, чем до сих пор.
Я кивнула. Хуже, чем узнать, что родной сын хочет тебя отравить, мне тогда уже казалось, быть не может. Я еще не знала, что ошибаюсь.
— Переписка тянется полгода, — вздохнул он. — Началось все даже не с Максима. Первые сообщения были между Валерией и Борисом.
Я видела их своими глазами:
«Слушай, а вообще существуют вещества, которые вызывают что-то вроде инфаркта? Просто интересуюсь, смотрела сериал, там такую схему показали. Я еще раз перечитала, просто интересуюсь».
Смех один. Борис отвечал спокойно, по-профессиональному: есть разные варианты. Какие-то легко видно на экспертизе, другие нет. Зависит от анализа, от врача, от того, сколько времени прошло после смерти.
Пару дней время от времени перекидывались с ним такими вопросами, все под видом любопытства. То «а если у человека уже сердце слабое?», то «а если это пожилой человек, делают ли всегда подробную токсикологию?». А потом я увидела свою фамилию.
«У моей свекрови сердце больное, — писала Валерия. — Все по документам. Просто интересно, в таком случае кто-нибудь бы вообще полез разбираться глубоко, если бы с ней что-то случилось?»
«Скорее всего нет, — отвечал Борис. — Если официально есть диагноз, таблетки и возраст соответствующий, обычную токсикологию не заказывают. Пишут: естественная смерть на фоне ИБС или чего-то подобного».
Меня будто током ударило. Я сидела на диване, а перед глазами — мой рецепт у кардиолога, мои таблетки, мои анализы. И как где-то там, за спиной, две родные мне вроде как фигуры обсуждают, как этим удобнее прикрыть убийство…
