Диджей, молодой парень, растерянно посмотрел на Григория Аркадьевича. Тот, сдвинув тяжелые брови, коротко кивнул. Ему, видимо, тоже стало интересно, что за спектакль я устроила.
Парень вставил флешку, щелкнул мышкой. На большом экране погасли фотографии счастливой семьи Захаровых. На секунду воцарилась темнота. А затем на экране появилась наша с Ильей спальня, снятая со стороны книжного шкафа, в идеальном качестве, со звуком.
В зале пронесся недоуменный шепот.
— Что это за хрень? — прорычал Илья, пытаясь вырваться. — Это мой дом! Какого черта? Полина, выключи это немедленно, или я тебя уничтожу!
Но было уже поздно. Дверь спальни на экране открылась, и в комнату вошел Илья. Он был лишь в одном полотенце на бедрах. Он рассмеялся и сказал в сторону двери:
— Давай быстрее, пока Полина не вернулась от своих нищих подружек.
Зал замер. Я видела, как побелело лицо Зои Федоровны, как окаменел Никита. А потом в кадр вошла она — Ева, в моем шелковом халате. Она кокетливо поправила волосы и, смеясь, повисла у Ильи на шее.
— Не волнуйся, милый, твоя мышка сегодня задержится надолго, у нас есть время.
Она поцеловала его. Страстно, откровенно, так, как он никогда не целовал меня. В зале воцарилась мертвая, звенящая тишина. Было слышно только, как на записи Илья смеется и говорит:
— Отец бы меня убил, если бы узнал, что я сплю с женой своего тюфяка-брата, но ты того стоишь, детка.
Звук пощечины на видео потонул в реальном мире в другом звуке — глухом, тяжелом стуке. Это Григорий Аркадьевич уронил на пол свой бокал. Видео продолжалось. На экране мой муж и жена его родного брата, не стесняясь, предавались страсти в нашей общей постели. Их смех, их шепот, их поцелуи разносились по мертвому залу, становясь единственным саундтреком этого кошмара.
Гости сидели как каменные изваяния. Никто не смел пошевелиться. Женщины прикрывали рты руками, мужчины отводили глаза, словно увидели что-то непристойное, хотя еще полчаса назад они смеялись над моим унижением. Теперь им было не до смеха.
Я видела все как в замедленной съемке. Ева, сидевшая за столом, издала тихий, сдавленный стон и закрыла лицо руками. Ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Никита смотрел на экран невидящим взглядом. Его лицо стало серым, как пепел. Он не смотрел ни на жену, ни на брата. Он просто смотрел на экран, и в его глазах медленно умирала последняя вера в этот мир.
Илья перестал вырываться. Он застыл, глядя на экран. Его лицо было белым от ужаса. Он понял. Понял, что это конец.
Но я смотрела не на них. Я смотрела на свекра. Григорий Аркадьевич медленно, очень медленно встал. Его огромное тело, казалось, заполнило собой все пространство. Он не смотрел на экран. Он смотрел на своего старшего сына. Его лицо, обычно румяное и властное, стало багровым. Губы сжались в тонкую белую нить. Он не кричал. Он говорил тихо, почти шепотом, но этот шепот был страшнее любого крика. Каждое слово падало в тишину, как удар молота.
— Илья.
Мой муж вздрогнул и, наконец, оторвал взгляд от экрана. Он посмотрел на отца с жалким, испуганным выражением, как нашкодивший щенок.
— Папа, я могу все объяснить… Это не то, что ты думаешь…
— Заткнись, — прошипел Григорий Аркадьевич. Он сделал шаг к Илье. — Ты? С женой родного брата? В моем доме? Ты выродок?..
